подтвердила, что кровь на рубашке однозначно Раевского.
– Да это моя кровь. И дочь моя, – тупо настаивал я. – Для этого достаточно и мне сделать анализ и проверить.
– Проведение анализа на предмет отцовства – дорогое удовольствие! – нагло ответил Баздырев. – Тем более, милок, без процессуальной целесообразности. А чтоб ты не сомневался, твой портрет мы на всякий случай показали дочери и вдове Владимира Раевского. И как ты думаешь, что они нам сказали? Сказали, что видят эту физиономию впервые в своей жизни. Вот протокол допроса – киевская прокуратура помогла.
Он достал из папки какие-то листки и протянул мне. Читать не хотелось. «Все, – горько подумал я. – И в Киеве меня закопали. Ни дочери, ни бывшей жены...»
– Ну, что теперь скажешь? – спросил Баздырев.
– Мой случай войдет в историю криминалистики.
– И не надейся...
– А можно по-человечески? Вот ты опытный сыщик, умный человек. Тучу жуликов за решетку упек... А не можешь понять, что в моем особом случае необходимо сделать такой анализ.
– Можем сделать. Только зачем? Чтобы выяснить, что у дочери два отца?
Мы оба рассмеялись.
– Чтобы установить, что эта кровь на рубашке – моя, из моего личного носа накапала, – терпеливо ответил я.
– Ну и тупой же ты! – в сердцах произнес Баздырев. – Ты посмотри на результаты генетического анализа. Это тебе не хухры-мухры, доктор медицинских наук М.Х. Доблер подписал. Читай: «Анализ крови на ткани и анализ крови, представленной на исследование в пробирках № 1,2,3, по ряду генетических признаков дают основание сделать заключение: исследуемые пациенты находятся в прямом родстве».
– Я буду добиваться, чтобы и мне сделали анализ крови и сравнили с кровью на этой дурацкой рубашке.
– И ничего не добьешься, даже если группа крови совпадет! Поверь мне, старому волку. Генетика – это сила! Против ДНК, Фантомас Иванович, не попрешь...
– Прошу не искажать моего имени! Давай поспорим: если генетический анализ крови совпадет, ты съедаешь эту рубашку. А если нет, то – я.
– Ах ты, хитрожопец! Главную улику сожрать! Ладно, на сегодня хватит. – Баздырев встал и почесал брюхо. – Спасибо за чистосердечное вранье. И знай, Фантомас, ты меня крепко достал! Но я еще не таких фантазеров раскалывал. Ты, голуба, не знаешь,
...В камеру вслед за мной ввели еще одного свеженького арестанта. Правда, на вид ему было лет шестьдесят. Изможденное, как у шахтера, лицо, аккуратно постриженные седые волосы, франтоватая щеточка усов.
Он поздоровался, огляделся и прошел на середину камеры. Свободное место было рядом со мной, он присел по-тюремному на корточки. Теперь я смог оценить одеяние незнакомца, что весьма трудно было сделать сразу в тусклом желтом мареве нашей камеры. Черная рубашка без воротника с вышитым орнаментом, кожаная жилетка, светло-серые брюки. Вид портили туфли с вытащенными шнурками. Но у всех нас в этом заведении что-то вытащили.
Руки у старика дрожали, то ли от страха, то ли от нервов: этакий старческий треморчик. Ладони у него были продолговатые. Такие я видел у афганцев – наших бывших то ли врагов, то ли союзников. Заметив, что оцениваю его нервное состояние, старик тут же скрестил свои музыкальные пальцы в ладонях. Пока я размышлял, на каком инструменте играет мой сосед, от кучки шаромыжников, одного из которых я успел уже проучить, отделился верзила с трехрядными наколками на теле по кличке Михай.
– А не слишком ли ты поспешно занял место центрового? – спросил он бесцеремонно.
Старик, глянув из-под кустистых бровей, поинтересовался:
– А кто такой Центровой?
– Непонятливый... – Михай укоризненно покачал головой и обернулся к дружкам. Те оторвались от игры в карты, предвкушая бесплатное развлечение. – Твое место, как говорят в народе, у параши. Ступай, папаша, к параше!
Все засмеялись.
Но старичок оказался упрямым.
– Решительный... Ты хоть бы назвал себя. Может, ты и есть Центровой? – усмехнулся он.
– Фраер поняток не сечет, – печально произнес Михай. – Ты кто есть такой, страшный и беспощадный?
– Беспредельщик! – поддакнул кто-то из картежников.
– Меня звать Сильвио, – ответил старик.
– Да ну? Испанец, что ли?
– Итальяшка-какашка! – вякнул еще кто-то.
– Сильвио из Гондураса!
– Из Гваделупы!
Старик побледнел. Но продолжал по-прежнему спокойно:
– Старших не уважаешь! И себя назвать боишься...
– Михай-всем-в-рот-пихай! Слышал про такого?
– А ведь за базар отвечать придется... Здесь не в ментовке, там-то стерпеть могут...
– Ладно, старикан, уважая твои заслуги в Куликовской битве, наказывать тебя не буду. Пшел вон отсюда, пока не выкинул, как ср...го кота.
Но дед, видно, был из крепких.
– Смотри, как бы потом на цирлах не пришлось ползти за прощением.
– Ну-у, беспредельщик, – снова вякнул кто-то из «соратников».
Камера застыла в немом восторге. Если Михай стерпит, то автоматически станет чмушником; теперь ему оставалось одно, тоже препохабное дело: применить силу к старику. Но в наших СИЗО, где самое последнее дерьмо может поставить на уши всю камеру, и не такое бывает. Стайка шакалов ломала принципиальных воров, остальные трусливо расползались по щелям. В нашей камере, похоже, был переизбыток дерьма на квадратный сантиметр.
Михай неожиданно ухватил старика за жилетку, рванул на себя. Я не стал укорять верзилу. Приподнявшись с корточек, резко ударил его в промежность и, не дав вздохнуть, ударил локтем в челюсть, затем встречным ударом слева. Комбинация, как всегда, не подвела. Обидчик молча, как бы внутренне соглашаясь, рухнул на публику. Я извинился за причиненные неудобства, интуитивно чувствуя, что симпатии на моей стороне.
В стане врага воцарилось неловкое молчание. Лишившись вожака, каждый тактично давал понять, что уступает пальму первенства. Михая задвинули под кровать.
Я тоже чувствовал неловкость – стоял как неприкаянный. Определиться бы сразу: драться или нет. Поэтому я так и спросил:
– Ребята, ну чего там, драться будем или как?
Первым из кучки поднялся гладко выскобленный качок. За ним – сутулое чучело, оно вымученно улыбнулось, оголив стальные зубы. Тут и остальные повскакивали: некто в тельняшке и семейных трусах, еще один культурист с неразборчивым изречением, выколотым на груди. Последним, как бы нехотя, поднялся патлатый уродец в грязных штанах, которого я побил за неучтивость в первые же минуты своего пребывания в Бутырке.
Место для сражения расчистилось с фантастической скоростью. Видно, в камере это было отработано. Народ ломанулся на верхние ярусы коек.
– Выступают Рокки против группы Михая! – выкрикнул кто-то с галерки.
– Только по одному, – попросил я, снимая майку. – Не могу же я всех одновременно уконтрапупить.
Первым вышел бритый качок. Надо было оправдывать кличку Рокки. Я церемонно поклонился, сложив ладони, как предписывает этикет восточных единоборств. В ответ мой противник двинул мне в ухо. Я обиделся и ответил молниеносным, как бросок кобры, ударом в челюсть. Он устоял.
Враги подбадривали:
