поспешный и, возможно, безнадежный эксперимент – да разве человек может иначе?! Он должен действовать. Он не может не действовать, на то он и человек. Правда, он может отказаться от крупной игры ради мелкой, но лишь потому, что еще не чувствует себя готовым пойти ва-банк. И начнет жалеть об упущенных возможностях, если так и состарится, не отведав вкуса настоящей игры…
Толку от подобных мыслей не было никакого, но они приходили в голову вновь и вновь.
Иногда он думал о Лави и гадал, где она сейчас, с кем спит и кому служит. А иногда вспоминал ту далекую земную женщину, единственную, кого он любил по-настоящему и кого бросил, поняв, что бессилен переделать человека наслаждающегося в человека мыслящего. Что сейчас с нею? Жива ли? Покончила ли с собой от пустоты и разочарования, когда кончился очередной пароксизм наслаждения и жизнь внезапно стала пуста и страшна? А если жива, то все ли наркотики перепробовала? Она уже тогда хотела поставить в голову церебральный шунт – аналог педали удовольствия для лабораторной крысы…
Даже в жене Уююги, тридцатилетней старухе, вечно ноющей унылые песни под какое-нибудь рукоделие, было больше жизни.
Думать о Морисе и Отто не хотелось совсем.
В положенный срок кончились многодневные пурги, и солнце днем уже высоко поднималось над Холодным хребтом. Для Уююги это было горячее время охоты на пушного зверя. Вдвоем с Барини, натянув на головы глубокие колпаки с узенькими щелочками для глаз, чтобы не так слепил искрящийся снег, они покидали стойбище на три, на четыре дня. Набросив на себя белую меховую накидку, Уююга умел подползать к добыче на дистанцию уверенного плевка отравленной стрелкой; грузный Барини издалека стрелял из арбалета самодельными деревянными стрелами и к весне научился не всегда мазать; кое-какую добычу приносили и капканы. Последнюю стальную стрелу Барини потерял при еще одной встрече с гууш- суугом. Запряженные уаохами нарты везли шкуры и мясо, Барини с Уююгой поспешали на лыжах. Так проходил день за днем. Изредка им встречались охотники из других стойбищ, и каждый раз дело кончалось миром и трогательными объятиями. В бескрайней тундре этим людям нечего было делить.
На Барини смотрели с любопытством, и он знал: скоро кончится его жизнь в чуме Уююги, спокойная, сытная, но уже порядком прискучившая. В середине весны, когда вскроются ото льда низовья Амая, туда потянутся все охотники тундры, включая Уююгу. Молва о странном пришельце из-за гор, подозрительно похожем на некоего князя-еретика, достигнет через купцов ушей юдонского маркграфа, а затем через шпионов ушей Гухара Пятого, и уж тогда покоя не жди. Настырный Барини не околел в безвестности, он жив! Что ж, надо исправить это упущение, и чем скорее, тем лучше. Достанут и здесь, хотя и не сразу.
И пускай пытаются достать. К тому времени, когда отборные боевые группы начнут прочесывать оттаявшую тундру, кормя гнус и утопая в болотах, князь-еретик будет уже на унганской территории! Да не один, а во главе какого-никакого отряда из крестьян и тех сподвижников, кто не переметнулся к врагу и не утратил веры!
Барини не делился с Уююгой планами на будущее – тот все равно бы понял только одно: гость собирается уйти. Кто знает, что придумал бы Уююга на этот случай? Барини решил уйти тайно.
Он спрашивал о путях на юг и восток. Из ответов удалось понять: река, что течет у самой границы Великих болот, имеет приток, начинающийся где-то в глубине горной страны. Пояс гор там шире, зато горы ниже. Не интересующийся горами Уююга больше ничего сообщить не мог, но и эти скудные сведения не показались лишними. Путь на запад был закрыт – без золота не уговоришь юдонского купца рискнуть головой. Путь на восток оставался неясным, но можно было попытаться.
Шли дни, и в тундре все сильнее веяло близкой весной. В такое время крестьяне по ту сторону хребта уже готовились к пахоте, а здесь снег лишь немного осел, затвердел коркой, но пока не собирался таять. Уходить было еще рановато, но готовиться уйти – самое время.
Однажды во время долгого пути от океана к стойбищу Уююга вдруг резко затормозил бег нарт. Затормозил, остановился сам и задрал голову.
Простой душе чужды нелепые выдумки. Любой житель Империи, да и Унгана тоже, пал бы в ужасе ниц, узрев в небе летающую лодку, или колесницу дьявола. Уююга рассматривал ее из-под руки совершенно бесстрашно. Бесчисленные мифы его народа были для него такой же обыденностью, как упряжь уаохов. Искренне не понимая, почему ему надо бояться, он лишь хотел получше рассмотреть и запомнить непонятное – и только.
Потом все же спросил:
– Что это?
– Это за мной, – сказал Барини.
Флаер летел на северо-восток. Задав курс, Отто откинулся в кресле и стал глядеть вперед и вниз. Белая равнина над замерзшими Великими болотами еще не начала подтаивать, лежала скучным ровным ковром, лишь кое-где намело снежные барханы, а слева мало-помалу наползала свинцовая полоса – там бесновался океан, вышвыривая льдины на изглоданную сушу. Барини тоже молчал, но глядел не на унылый пейзаж, а на Отто. В крючконосом профиле дьявола, уставившегося прямо перед собой, ощущалось напряжение.
– Выходит, искал? – наконец спросил Барини.
Отто молча кивнул.
– И долго?
– Порядочно. – На сей раз Отто разомкнул губы.
– А зачем?
– Чтобы спасти тебя. Или чтобы ты не натворил новых глупостей. Выбирай, что больше нравится.
– Значит, второе, – сказал Барини. – Я, знаешь ли, не пропадал, чтобы меня спасать. Кстати, ты рисковал. Если бы я не объяснил Уююге, что ты добрый дух, а не злой, он бы тебя кончил. Духовая трубка, отравленная стрелка – и привет.
– Очень тронут… Уююга – это тот абориген?
– Он самый. Со злыми духами у него разговор короткий – он ведь не шаман, чтобы колдовать.
– Понял уже, понял, – нетерпеливо ответил Отто. – Считай, что я тебе безмерно благодарен. Что еще?
– Посмотреть мне в глаза не хочешь ли?
– Не хочу. Ты ведь у нас прав во всем, а мы с Морисом – гнусные ренегаты, предавшие самое святое, и так далее. Видишь, я не оправдываюсь.
– Я и не ожидал, что ты начнешь оправдываться…
Отто смолчал. Барини тоже стал смотреть вниз. Ах, как многое хотелось сказать ему! А главное – заглянуть в глаза этим двоим, Отто и Морису. Без серьезнейшей причины они бы не предали, и все же… неужели никак нельзя было иначе?
– Видишь островок? – спросил вдруг Отто.
– Да. И что в нем примечательного?
– Где-то здесь свалился «Пилигрим». Когда я пролетал здесь в прошлый раз, на островке валялся оплавленный кусок обшивки. Теперь его нет – смыло.
Задав новый курс, отчего флаер развернулся носом на юго-восток, Отто пояснил:
– Я просто хотел проверить.
– Ответь мне на один вопрос, – попросил Барини. – Кто из вас был инициатором сделки с Гухаром?
– Чего уж теперь, – сказал Отто. – Ну, Морис. Но я поддержал сразу.
– И это после того, как мы выработали общее решение, – покачал головой Барини. – Ну-ну.
– Решение было твоим, – быстро возразил Отто.
– Врешь, общим. Я настоял – вы с Морисом согласились.
– А что нам оставалось делать? Уж очень ты напирал. Войны тебе, видишь ли, хотелось. Со всеми и сразу.
– Вы могли не согласиться. Могли прямо заявить, что отказываетесь поддержать меня.
Отто криво усмехнулся.
– Опять «меня»? Напомни, а то я что-то забыл: мы делаем общее дело или как?
Теперь усмехнулся Барини:
– Неужели делаем до сих пор?
– С этого поезда нельзя спрыгнуть… Нет, я понимаю: ты обозлен и все такое… Мы нашли более
