– Что с тобой, Сергей?
Федя разорвал индивидуальный пакет, сделал мне перевязку.
– Тебя. довольно глубоко поцарапало осколком. По-моему, тебе надо немедленно отправиться на перевязочный пункт.
– Нет… Я не оставлю сегодня позиции! Вдруг дела осложнятся?
Мне хотелось сразу же рассказать ему о ссоре с Андриановым. Я, может быть, и поговорил бы по душам с Шапкиным, но тяжелая боль наливала голову свинцом. Я не мог сосредоточиться.
Вернулся связной. Он передал мне записку командира батальона: «Благодарю, Лагунов». А ниже: «Звонил генерал, присоединяется».
Три дня мы закреплялись на высоте 142.2.
На третий день после штурма, вечером, меня вызвали на партбюро, в штаб, расположенный в овраге близ Бекетовки.
Я шел туда с большим волнением. Со мной рядом шагал Якуба, уполномоченный бойцами сделать покупки в полевом отделении военторга.
По пути, повинуясь неудержимому желанию встретиться с другом, я завернул в землянку Неходы.
Виктора я застал, за чтением «Красной звезды». Отложив газету на столик, уставленный кожаными коробками телефонных аппаратов, Виктор прищурился, посмотрел на меня своими острыми глазами.
– Андрианов – скверный человечишка. Он успел, где только возможно, оговорить тебя, – оказал он. – Пятьдесят, мол, человек потерял из-за Лагунова убитыми и ранеными.
– Война – карточная игра, – сказал я. – Условились на казенных не прикупать – и держись.
– Чьи это афоризмы? Андрианова? По запаху чувствую!
Виктор сбросил чувяки, натянул хромовые сапоги, аккуратно заложил ушки за голенища.
– А ты куда собираешься, Виктор?
– Пойду с тобой…
– Ради меня?
– Ну, пусть не ради тебя, а ради истины. Если только Андрианов отстоит свою карточную теорию, придется отказаться от всякой разумной инициативы. Мало ли что решено перед боем! Бой-то – быстро текущая и быстро изменяющаяся штука. В бою не только надо учесть свои ориентиры и замыслы противника. Ты-то так решил вначале, а необходимо найти мужество быстро подыскать другое правильное решение, вытекающее из измененной обстановки и оправдывающее конечную цель. А какая у нас конечная цель? Победа… Главное – тебе не нужно ни перед кем извиняться и признаваться в мнимых ошибках. Держись твердо. Ведь ты уже заколебался, уже думаешь: «Может, и в самом деле я спутал карты, испортил наступление?» Думаешь так?
Мне пришлось ответить утвердительно. Трехдневное раздумье действительно поколебало меня.
Но, припоминая картину атаки: как отстали роты и залегли, как вперед ушли танки, как было потеряно прикрытие – артиллерийский вал, как приближалась ко мне огневая завеса противника, – я думал: «Нет, я не мог подставить под огонь своих бойцов.
Присутствие друга помогло мне утвердиться в своей правоте и, главное, – спасибо Виктору! – найти оправдание своим поступкам. У порога, который предстояло мне переступить, я хотел быть чистым.
Я вошел в землянку, где собралось партийное бюро батальона. Здесь был и Андрианов. Он писал что- то, положив блокнот на колено. При моем появлении он не поднял головы.
Федя Шапкин приветливо кивнул мне, покраснел. Возле нашего пожилого комбата я увидел благородную седоватую голову полковника Градова. Начальник училища приветливо на меня посмотрел, что-то сказал, но слов я не расслышал от волнения.
Присутствие начальника училища на партийном бюро ободрило меня.
Комбат вгляделся в меня, приподняв над головой настольную аккумуляторную лампу.
– Батенька ты мой, – сказал комбат, – он же ранен! Дайте-ка сначала лейтенанту умыться. Человек дрался, а не в бирюльки играл. Серьезная рана, Лагунов?
– Царапины.
– Царапины! – проворчал комбат, продувая усы. – Прямо-таки Печорины какие-то!
Я сел на лавку, снял пилотку. Рядом со мной, касаясь коленом, сидел Виктор. Через дощатую дверь доносились звуки стрельбы нашей дальнобойной артиллерии, работавшей с левобережья, с Волжско- Ахтубинской поймы.
Шапкин, заменявший убитого в последнем бою секретаря, стал у стола, открыл заседание бюро, прочел мое заявление и сказал:
– А теперь мы хотим знать: как ты сдержал свое обещание мужественно исполнять свой долг перед родиной?
Я встал и дрожащим от волнения голосом стал рассказывать, как командовал своей ротой в бою.
Во время моего выступления и полковник Градов и комбат подбадривали меня репликами, утвердительными кивками головы. Мой искренний, хотя и сбивчивый рассказ, вероятно, расположил в мою пользу и большинство членов партийного бюро.
Конечно, мне нужно было остановиться и закончить на этом выступление. Но я увидел пренебрежительный взгляд Андрианова, устремленный на меня, покривленные в улыбке губы, услышал какое-то слово, оброненное по моему адресу. Я не сдержался и с жаром высказал все, что накипело у меня на сердце. Кровь бросилась мне в голову…
Виктор дернул меня за руку, стараясь остановить. Разноцветные круги носились перед глазами, все погрузилось в туман.
– Довели беднягу, – сказал комбат, – довели до белого каления.
– Он ранен, – сказал Градов беспокойно, – вы видите, он ранен.
Шапкин подошел ко мне, взял за руку.
– Сергей, ты ранен, может быть, перенесем на следующее заседание? Ты плохо себя чувствуешь…
Мне дали воды.
– Прошу тебя не откладывать, – сказал я. – Если отложишь, мне будет гораздо хуже!
Слова попросил Андрианов.
– Не перебивай его, – шепнул мне Виктор., – ты и так наговорил всякой околесицы. Имей выдержку.
Андрианов поднялся с места, огляделся по сторонам и раскрыл исписанный блокнот.
Я запомнил этот оранжевый блокнот, согнутый пополам, желтенький черенок карандаша, которым Андрианов для убедительности помахивал в такт своей размеренной, спокойной речи.
Андрианов ни разу не упрекнул меня, ни разу не повысил голоса, но в его освещении мой поступок выглядел мальчишеским зазнайством. Он говорил о моей недисциплинированности, о моем неуменье командовать ротой.
– Я чрезвычайно удивлен, – закончил он, – что командование нашими советскими замечательными бойцами доверяется малышам, думающим, что на войне также играют в бабки… Жизнь человека – это не костяшка, товарищи. Ее нельзя швырять об землю, каков бы кон впереди ни был. Война – это не карточная игра, где дело только твое, прикупил ли ты к семнадцати туза или остановился на казенных…
Впоследствии, знакомясь с жизнью, я замечал, как убедительно действуют такие речи, направленные к разгрому своего личного противника, но построенные формально на самых лучших пожеланиях ему и общему делу.
Вслед за Андриановым выступил Виктор. Он неторопливо отводил удары, нанесенные мне капитаном. Я вслушивался в слова Виктора, и мне казалось, что он высказывает то, что я думал, но не сумел изложить сам.
Виктор говорил о методике наступательного боя мелкими соединениями, о шаблоне и инициативе, о быстроте и натиске, о впереди идущих и увиливающих…
– Что же, выходит, надо судить меня? – выкрикнул Андрианов. – С больной головы на здоровую перекладывают?
Виктор, показав на мою перевязанную голову, ответил:
– Именно с больной головы на здоровую.
Все улыбнулись.
– Мальчишки! – воскликнул Андрианов.
