Бахтиаров надвязал пожарный багор канатом и мечет его, как гарпун. Багор с брызгами падает в воду, не долетев. Бочка вяло перевертывается на другое, тоже клейменое дно и продолжает свой путь.
– Не тратьтесь, хлопцы! Волной прибьет! – уверяет кто-то зычным голосом.
– Кому только? – мрачно выкрикивает Якуба.
Он бежит, быстро перебирая босыми ногами, на ходу стягивает вместе с бельем гимнастерку, бросает ее своему приятелю, сумрачному солдату Артюхину. Только минута остановки.
– Гляди, Артюхин! – кричит он громко. – На гимнастерке медаль, в штанах – тыща сто тридцать. – Якуба топчется на месте, по-петушьи дрыгает ногами, собираясь нырнуть в воду.
– Гляди там, где-сь «мессер» упокойник! – кричат ему зенитчики, привлеченные суматохой.
– Башку разломишь! «Мессер» туда нырнул!
Якуба уже в воде. Его расчеты перехватить бочку на мелком месте не оправдались. Якуба плывет, быстро работая крепкими руками. Видно, как играют мускулы на спине и предплечье. Тело у Якубы совсем белое. Черны только кисти рук, лицо и шея. Отсюда кажется, что Якуба плывет в перчатках. Вот он шлепает рукой по дну. Грудью Якуба ведет добычу к берегу. Артюхин хочет бросить конец каната. Якуба уже на отмели, придерживает бочку.
– Попалась, курица! – визгливо кричит он.
Дагестанцы что-то кричат Якубе гортанными голосами.
Бахтиаров шурует багром, помогает Якубе вытащить добычу. Сбегаются бойцы из нашего полка, и зенитчики, и тихоокеанцы-матросы, изучавшие под навесом лесопилки «пехотный самовар» – миномет.
Через полчаса к нам поднимается веселый Бахтиаров. Помятое пальцами масло лежит глыбой на его ладонях.
– Бочка масла, – басит Бахтиаров. – Рыбье счастье на отдыхе, а!
– Проследи, Ким, чтобы зря не разбазарили, – говорю я.
– У Якубы не выпросишь. – Бахтиаров смеется, наполняет котелки маслом. – И вам принесем на батарею, – говорит он, обращаясь к Неходе.
– Хорошо, Бахтиаров. Еще не раз огоньком поддержу.
Происшествие с бочкой рассеивает наши дурные мысли. Или, вернее, они снова подавлены, прячутся в тайники души.
Пришедший из-под Сталинграда на отдых стрелковый полк располагается в землянках. Я вижу молодых бойцов в летнем обмундировании, вымазанном глиной и копотью; скатки шинели напоминают мне обручи только что выловленной бочки. Люди нервно пересмеиваются, жадно курят, расспрашивают соседей, как у них. Распустив пояса и сняв гимнастерки, расстилают шинели, чтобы погреться на скупом сентябрьском солнце.
Медленно, будто обнюхивая рельсы, ползет бронепоезд. Он только что отработал на поддержке из всех своих орудий. На броне – вмятины, на балластных платформах лежат раненые; их вечером, чтобы не выдавать переправ, перебросят на ту сторону, на левый берег Волги, где зеленеет деревьями пойма.
Бойцы из сталинградского полка собрались у двух баянов. К нам доносятся слова популярной песни. Мы знали только два первых куплета этой песни, занесенной солдатами 62-й армии генерала Чуйкова. Виктор вынимает полевую книжку.
– Ты запоминай вторые строчки, я – две первые, – говорит он.
Песня начиналась слаженным дуэтом, сотни голого сов подхватывали ее дружным хором. Пели ее люди, только что пришедшие с линии боя, и пели ее то как торжественный и устрашающий гимн, то как песню печали, то как песню великой радости и веры в победу. Хорошо ложатся на сердце такие песни.
Бойцы, взволнованные словами песни и только что пережитым, будто по команде, повернулись к Волге.
Песня звучала, как клятва, и неугасимой верой светились мужественные лица солдат исторического сражения.
На другой день после встречи с Виктором я получил письмо от брата Ильи.
Радости моей не было конца. Он не мог назвать место боевых действий своего танкового полка. Но существует армейское подсознательное чувство, которое по ряду второстепенных намеков может подсказать точный адрес части.
Я не сомневался в том, что Илья находился в районе Сталинграда.
Теперь я не мог равнодушно пропустить ни одного танка. Я всматривался в надежде чутьем узнать: не там ли Илья? Если танки приходили к нам на поддержку, я расспрашивал танкистов. Да, Илья находился здесь, под Сталинградом. Илью знали многие… Его полк стоял за Волгой: переформировывался, пополнялся, подготавливался. Второе письмо от Илюши было проникнуто наступательным духом. «Идем в бой с надеждой, что разгромим наглого врага».
Теперь я не оставлял без осмотра ни одного подбитого танка. Часто, обнаруживая там обожженных до неузнаваемости танкистов, я проверял документы погибших. И всегда дрожало мое сердце: «А если он, Илья?…»
Иногда мне приносили документы танкистов разведчики поисковых партий. Нет, Илью хранила судьба.
Илья спрашивал меня в своем письме о родителях. Я не мог ничем его успокоить. Я знал, что бои идут на перевалах, в районе нашей станицы, в верхнем течении Фанагорийки, где река делила позиции немцев и советских войск, прикрывших подступы к морю.
…Кончился краткий отдых. Нам прислали пополнение. Многие были выписаны из госпиталя. Это были бывалые воины, державшие оборону Ленинграда, сражавшиеся в волховских болотах, под Москвой, под Ростовом.
Среди новых бойцов были люди, которым я годился в сыны. Замечал – ко мне присматриваются с удивлением: «Молодой командир. Как?» Спасибо моим старым боевым друзьям. Они поддерживали мой авторитет, хвалили.
Ко мне пришел Якуба, чтобы выяснить вопрос: «Есть ли английские войска под Сталинградом?»
Якуба держал письмо в руках от жены и смотрел на меня лукавыми своими глазами, ожидая ответа.
– А ты видел англичан под Сталинградом?
– Нет. А на что они тут? Це ж нам обида.
– Я тоже так думаю, Якуба.
– А може, за Волгой? Каспием подались из Персии, через Гурьев.
– Откуда ты это взял? – удивленно спросил я. – Даже указана трасса?
– Пишут из дому. Листовки немец бросал на станицу, на Терек, товарищ старший лейтенант.
– Кто же листовкам немцев верит? Ведь они наши враги. Их подпирает писать всякую брехню. Остановили их, бьем, вот и начинают оправдываться.
– Я тоже так думаю, а вот из колхоза пытают.
– А как же жинка узнала, что ты воюешь именно под Сталинградом? Писал ей?
– Ни. Разве можно?
