строительству бумажного комбината.
Так он попал на новую Веснянскую запонь.
Чтобы заглушить тоску, которая подстерегает каждый миг безделья, он сразу же набросился на работу.
Директор запони Чашкин поставил Тараса под руководство Петра Трофимовича Обманова, мастера сплавного дела.
— Ты, браток, приехал не работать, а учиться руководить. На то вас и учат, — говорил Чашкин, с удовольствием рассматривая могучую фигуру Тараса и его широкие руки лесоруба.
Сам он был тоже силен, хотя и не велик ростом. Он демобилизовался не сразу после войны и все еще донашивал морской китель и фуражку с белым кантом. Поглаживая небольшие, аккуратные усики на темном лице, спросил:
— Ногу-то где повредил?
— На финском еще.
— А я за войну четыре раза тонул. Но кровь, как говорится, не проливал.
Тарас несколько дней походил по берегам реки, присматриваясь к несложному хозяйству запони. Все было знакомо, и никаких объяснений не требовалось. И механизация была все та же, что придумали деды и прадеды, только все сложнее и крупнее.
На острове рыли огромный котлован для закрепления третьего троса. Опасались, что два стальных троса не выдержат напора все прибывающей древесины, особенно если хлынет дождь и с гор ринутся мутные потоки воды.
Третий трос уже был закреплен на противоположном берегу и перекинут через боны на остров. Черной змеей он лежал в траншее. Оставалось только срубить из железных кряжей лиственницы могучий якорь-мертвяк и закрепить на нем трос.
С работой поторапливались, и Обманов обещал через недельку закончить ее.
В это время появилась Лида Ощепкова. Тарас не сразу заметил ее. В его жизнь она вошла не постучавшись, ничего не требуя, тихо, но неотвратимо, как, независимо от нашего настроения, приходит новый день.
Лида жила с матерью в большом уральском городе, в том самом, где учился Тарас. Но там они не знали друг друга.
Окончив десятилетку, она вызвалась ехать в тайгу на строительство бумажного комбината. Поехала, как говорили на прощальном митинге, по велению сердца. Ей не особенно хотелось уезжать из родного дома, оставлять мать и брата, но многие подруги поехали. Не отставать же ей. Она никогда не отставала ни в чем. Надо сказать прямо, пока собиралась, пока прощалась с домашними, меньше всего думалось о сердце, которое велит ехать куда-то в северные непроходимые леса. И только потом, на вокзале, когда отъезжающих пришли провожать с музыкой и речами, когда преподносили цветы и подарки, у нее захватило дух от счастья и гордости за то, что они не такие, как все, что они — герои.
Было очень торжественно, и ей казалось, что им поручено особенно важное дело, которое не каждому по плечу. Вот тут-то она и поверила, что именно сердце указало ей путь в суровую тайгу.
Лида быстро научилась работать. Она была сильная, рослая девушка, в школе считалась лучшей физкультурницей. Любила танцевать, громко разговаривала, смеялась от души. И вся она была какая-то ясная, откровенная, чувства и желания ее были чисты и определенны.
Она не слыла красавицей, но всем казалась красивой: хорошая фигура, румяное, немного обветренное лицо с полным круглым подбородком подчеркивали здоровье и силу. У нее были ясные, сияющие глаза, чуть выпуклые, густого серого цвета, с темными и очень пушистыми ресницами, яркие полные губы четкого рисунка. Темно-каштановые и тоже пушистые волосы она заплетала в тугие косы и подвязывала на затылке кренделем. У висков и над чистым выпуклым лбом волосы легко вились и словно дымились на ветру. Отрезать бы эти косы — столько с ними мороки; все подруги давно отрезали косы, завились на шесть месяцев и горя не знают. Но мама, провожая, сказала: «Косы если обкарнаешь — в дом не пущу». Лида уверена: не пустит.
Дома ее баловали, как и полагается баловать единственную дочь. Несмотря на это, она выросла ласковой и услужливой. Она умела настоять на своем. Под ее ласковостью и мягкостью скрывался характер настойчивый и властный. Но она никогда не проявляла эти черты своего характера на пустяках, и поэтому все думали, что она очень уступчивая и сговорчивая девушка.
За все это дома ее прозвали «маркизой». Прозвище привилось, и даже соседи говорили: «Вон ваша маркиза идет».
Отец ее погиб на фронте в начале войны.
Тарас встретил Лиду в первый же вечер, когда ошеломленный величием и мудрой спокойной силой большой реки стоял на песке у самой воды.
Томительно долги закаты на севере. Белая ночь не спешит накинуть на землю прозрачное свое покрывало.
Розовая река выплескивала к самым ногам кружевную пену. Но Тарас уже знал, как обманчива эта ласковая красавица. Немного выше того места, где стоял Тарас, с берега на берег перекинуты стальные тросы, каждый толщиной в руку здоровенного сплавщика. На тросы, как бусинки на ожерелье, нанизаны боны — прочно срубленные из столетних янтарного цвета бревен плоты. Это ожерелье не пришлось по нраву могучей красавице. Река яростно накидывалась на преграду, но сбросить ее, порвать у нее не хватало сил. Крепкие тросы, укрепленные на мертвых якорях, врытых глубоко в землю, сковали ее волю.
Лесопункты, расположенные в верховьях таежных рек, сбрасывали в воду тысячи, десятки тысяч смолистых кряжей. Быстрые реки стремительно несли древесину вниз до запони. Здесь янтарное ожерелье преграждало им путь. Сосновые кряжи, с разбега наткнувшись на боны, останавливались. С яростным шипением налетали на них вспененные струи воды, выплескивались на площадки бонов и, перекатившись через них, мчались дальше.
А бревна все прибывали и прибывали. За сутки они забили всю запонь. Река с силой напирала на них. С глухим протяжным гулом, похожим на отдаленный звон больших колоколов, бревна терлись одно о другое, выпирали вверх, вниз, принимая самые причудливые положения. Иногда то там, то здесь над этим хаосом взлетала огромная лесина и падала вниз с пушечным грохотом. Все это огромное пространство ни на минуту не успокаивалось. Вода подпирала снизу это нагромождение бревен, образуя горные хребты, пики, провалы, овраги. Все жило, волновалось, кипело, напоминая тот первозданный хаос, когда поверхность земли еще не имела своего, знакомого нам рельефа.
Вода бешено напирала на запонь. С оглушительным шумом тысячью ручейков неслась она между бревнами, выплевывая пенистые фонтаны. Но вода была уже покорена.
Все это Тарас видел в первые дни своего пребывания здесь. Прошло несколько дней — и запонь успокоилась. Как чудовищная сеть, полная рыбы, мешком выперлась она, удерживая тысячи кубометров древесины. Вода покоренно журчала в запони, и только напряженное подрагивание толстенных тросов говорило, какую силу удалось человеку покорить и заставить служить себе.
Тарас знал радость борьбы, любил могучее сопротивление природы и никогда не торжествовал, покорив ее. У него не было для этого времени. Он любил борьбу, но она не опьяняла его, он был расчетлив.
Догорала яркая северная заря. Нежно пламенели и словно дымились алым дымом кудрявые вершины горных сосен. Ярко и празднично горела река. В прозрачном воздухе проплыла пара лебедей.
Из-за мыса слышалась невнятная песня. Она приближалась.
Тарас оглянулся и увидел девушку. Она еще не заметила его и пела для себя, как может петь девушка, когда у нее спокойно на сердце, когда ей все равно, слышит ли кто-нибудь ее песню или нет.
На ней были темные шаровары, стянутые у щиколоток босых ног, и белая кофточка. Руки, открытые до локтей, и шея загорели, и даже издали видно было, как здорова и сильна девушка. На плече она держала длинный, метра в четыре шест, на комлевой конец которого был насажен маленький багор.
В ее обязанности входило следить, чтобы бревна, выпускаемые из запони, не прибивало к берегу.
Она шла у самой воды, оставляя на песке неглубокие следы, которые сейчас же заполнялись сверкающей водой. Казалось, девушка идет, роняя маленькие овальные зеркальца.
