— Пошли, что ли, спать? — снова спросил сплавщик.
Лида, стоя в воде, отмывала глину со своих сапог. Она не обернулась, когда Тарас начал подниматься по откосу. Чем он ее обидел? Тем ли, что и в самом деле не знает, любит ли он ее? И имеет ли он право на любовь девушки? Не найдя ответа, он решил, что виноват только в одном: не надо было так часто встречаться. Она молода, может быть, ей и в самом деле показалось, что она любит. Ну, а с него хватит этих дел.
В его ушах все еще стоял тоскливый вопрос Лиды: «Чего же ты еще ждешь?» Что это: приказание уйти или остаться? Конечно, правильно сделал, что ушел. Через неделю он уедет, и все забудется.
А через неделю, когда он, сидя на чемодане у реки, ожидал катер, кто-то неслышно подошел к нему сзади и положил руки на плечи. Он, не оглядываясь, понял, что это Лида, и потерся плохо выбритой щекой о ее ладони. Лида звонко задала сразу три вопроса:
— Узнал? Значит, помнишь? Почему не зашел попрощаться?
Быстро поднявшись, он схватил ее руки. Пытливо заглядывая в глаза, он не увидел в них ни уныния, ни тоски. Тогда он подумал, что она забыла все, что произошло, и что он был прав, уйдя от нее в тот вечер. «Скоро это у них забывается», — с досадой подумал он и удивленно отметил, что ее равнодушие неприятно ему. И он тоже, насколько мог равнодушно ответил сразу на все ее вопросы:
— Знал, что ты придешь.
Лида засмеялась:
— С этого мы и начали. В то самое первое утро. Ты тоже был уверен, что я приду. Ох, балую я тебя.
Тарас вдруг понял, что спокойные глаза Лиды, ее смех и ее вопросы не обычная игра обидчивой девочки, а скорее уверенность в своих чувствах и простодушная вера в его чувства. Он пожалел, что так нехорошо подумал о Лиде, и, заглаживая небрежный тон своего ответа, начал оправдываться:
— В общежитии какое же прощание… девчонки эти…
Она вдруг, продолжая смотреть в его глаза, как-то покачнулась в его сторону, и Тарасу показалось, что Лида сейчас упадет, если он не поддержит ее. Она доверчиво прижалась к нему и, вскинув руки на его плечи, поцеловала в губы своими вздрагивающими губами.
Не спеша освободиться из его рук и коротко дыша, она сказала:
— Вот как я тебя поцеловала. Имею на это право.
МИШКА НА СЕВЕРЕ
Мишка Баринов спрыгнул с площадки товарного вагона. Стояла черная северная ночь. Неподалеку безнадежно, сами для себя тлели желтоватые фонари на столбах. Мишка, ничего не видя, прыгнул в темноту. Под его сапогами захрустели примороженные к ночи мховые болотные кочки. Это ободрило его — мох да болото, тайга и аспидное небо. Север, дом родной.
Мишка уверен: север примет его злую на работу цыганскую душу. Примут лучшего шофера- лесовозчика.
Он пошел вдоль недлинного состава. На открытых платформах стояли автомашины, какие-то ящики, тупорылые, знающие себе цену могучие тракторы и снова автомашины.
В новом, но уже испачканном и помятом полушубке, Мишка не спеша прошел весь состав. Около паровоза ярко горел нефтяной факел, освещая красные колеса. Черный человек работал, сверкая гаечным ключом в свете дымного зарева.
Услышав таги, он показал свое закоптелое лицо и красные от факела глаза.
— Куда тут идти?
По Мишкиному добротному, в машинных пятнах полушубку машинист определил рабочего человека.
— На работу? — спросил он.
— Лекции читать.
Машинист вытер руки паклей и вытянул из кармана помятую зеленую папиросную пачку, пошутил:
— «Прибой» курят у кого в деньгах перебой.
— «Ракету» — у кого денег нету. Закуривай, механик. — Мишка звонко щелкнул жестяным портсигаром. — «Беломор»…
Машинист, выпуская дым, убежденно сказал:
— Значит, ты шофер. — И спросил: — На заработки?
Глотая дым. Мишка блеснул горячими глазами:
— Вопросы еще будут?
— Так ты сказал — лектор. Я и задаю вопросы.
Мишка одобрительно засмеялся, постучал пальцем по лбу машиниста.
— Подшипники не заржавели, соображение работает. Скажи, кореш, в какую сторону идти, чтоб до утра шею не сломать?
Узнав дорогу к ближайшей деревне с необычным названием Край-бора, Мишка пошел по невидимой дороге. Глаза привыкли к темноте, но все равно кругом нечего было рассматривать, кроме побелевшего от ночного инея мха, редких чахлых березок да неглубоких луж, наполненных черной водой.
Север, а жить надо. Он шел в темноте, спотыкаясь и проваливаясь. Так можно кружить целую ночь и никуда не прийти, никого не встретить.
Он огляделся и услыхал торопливые уверенные шаги. Мишка догадался — идет женщина, знающая дорогу. Он прокричал спокойно и просительно:
— Гражданочка! Я не вор и не разбойник, а просто сирота, потерявший маму, и я очень пугаюсь темноты.
Женщина остановилась, сунула правую руку в карман шинели. Четко выговаривая каждое слово, сказала:
— Проходите вперед, гражданин, и не оборачивайтесь.
— Руки поднять? — деловито спросил Мишка, соображая, что, кажется, напоролся на милицию.
— Это не обязательно, — послышался за его спиной спокойный голос. — Левее берите, туда, где кривая сосна. — Мишка послушно свернул влево.
— Разговаривать можно? — спросил он.
— Еще будет время, поговорим, — послышался за его спиной не обещающий ничего хорошего ответ.
«Влип», — подумал Мишка, но сейчас же успокоился. Паспорт у него с собой, военный билет тоже. И где-то здесь должен быть Виталий Осипович Корнев, к которому, собственно говоря, он и направлялся.
Подошли к кривой сосне. Дорога пошла книзу. В долине мелькнул огонек, другой. Там была деревня.
На деревенской улице, длинной и черной, как тоннель, редкие рдели огоньки. Мишка замедлил шаги, но за спиной сейчас же раздался сухой, как выстрел, голос:
— Прибавь шагу.
Мишка пошел быстрее. Он уже не пытался разговаривать и боялся повернуть голову: баба ведь. Вообразит еще, чего Мишка и не думает, да выпалит в спину, потом разбирайся…
Вот и улица кончилась. На мягкой мховой тропке не слыхать шагов. Сразу за околицей начиналась тайга. Куда она его ведет? Если бы не пистолет, дал бы он ей копоти, не сразу бы прочихалась. Однако идти ночью по тайге под угрозой выстрела занятие не веселое.
— Далеко еще, гражданка? — тоскуя, спросил Мишка.
Тишина. Он замедлил шаг, чувствуя за спиной неприятный холодок. Остановился, замирая.
— Да ты что издеваешься-то над человеком! — отчаянно завопил Мишка, злобно глядя в темноту.
Тишина.
