лица нелогичность, подчеркивая несоответствие между разрезом глаз, линией скул и пышными белыми локонами. Настоящие волосы Марины были прямыми, черными, короткими.
Павлыш обернулся к Вану и увидел, что тот перестал раскладывать почту и наблюдает за ним.
Дверь отворилась, и вошел человек в голубом халате и хирургической голубой шапочке.
— Ван, — сказал он, — неужели почту привезли?
— Как у вас дела? — спросил Ван. — Лучше ему?
— Ласты есть ласты, — ответил человек в голубом халате. — За один день не вылечишь. Так что же с почтой?
— Сейчас иду, — сказал Ван. — Немного осталось.
— А мне что-нибудь есть?
— Подожди немного.
— Отлично, — ответил хирург. — Иного ответа от тебя и не ждал. — Он пригладил короткие усики, провел ладонью по узкой бородке. — Вы грузовиком прилетели? — спросил он Павлыша.
— Да. Вместо Спиро.
— Очень приятно, коллега. Надолго к нам? А то подыщем вам работу.
— Приятно сознавать, — сказал Павлыш, — что, куда я ни попаду, мне сразу предлагают работу, даже не спрашивая, хороший ли я работник.
— Хороший, — убежденно заявил хирург. — Интуиция нас никогда не обманывает. А я Иерихонский. Мой прапрадед был священником.
— А почему мне об этом надо знать?
— Я всегда говорю так, представляясь, чтобы избежать лишних шуток. Это церковная фамилия.
Павлыш снова взглянул на фотографию Марины Ким, словно хотел убедиться, не растворилась ли она. Скоро он ее увидит. Может, через несколько минут. Удивится ли она? Вспомнит ли гусара Павлыша? Конечно, можно спросить Вана, но не хочется.
— Все, — сказал Ван, — пошли. Вы идете с нами, Павлыш?
Они вошли в обширный зал, освещенный рядом вырубленных в скале окон. Пол зала был покрыт голубым пластиком. В дальнем конце стоял длинный стол и два ряда стульев, ближе к двери — стол для пинг-понга с провисшей сеткой. Ван поставил сумку на стол и начал последовательно, словно выполняя ритуал, вынимать стопки почты и раскладывать их в ряд.
— Я позову людей, — сказал Иерихонский.
— Сами придут, — ответил Ван. — Не торопись.
Но Иерихонский его не послушался. Он подошел к стене, отодвинул крышку небольшой ниши и включил звонок, звук которого прерывисто понесся по коридорам и залам Станции.
Над пинг-понговым столом в ряд висели портреты, как портреты предков в фамильном замке. И это было необычно. Павлыш принялся разглядывать их.
Мрачный скуластый человек лет сорока, с настойчивыми светлыми глазами. Иван Грунин. За ним старик, глаза которого затенены густыми кустистыми бровями — Армен Геворкян. Следующий портрет изображал совсем молодого парня с удивленными голубыми глазами и острым подбородком. Что-то объединяло этих людей и делало близкими, чтимыми на этой Станции. Они сделали что-то важное в том, чем занимаются остальные, может, они были дружны с Димовым или Иерихонским… Сейчас придут люди, которые услышали звон колокольчика. Войдет и Марина. Павлыш отошел подальше от пинг-понгового стола, но не спускал глаз с длинного голубого конверта, который предназначался Марине. Он лежал поверх самой тонкой стопки.
Первыми в зале появились два медика в таких же голубых халатах, как Иерихонский. Павлыш старался не смотреть на дверь и думать о посторонних вещах: например, удобно ли играть в пинг-понг при такой малой силе тяжести? То ли надо утяжелять шарик, то ли привыкать к замедленным прыжкам. Движения у людей на Проекте были куда более плавными и широкими, чем на Земле.
Медики сразу бросились к столу, но Ван остановил их:
— Погодите, пока все соберутся. Вы же знаете…
Ван явно был формалистом и поклонником ритуала.
На мгновение Павлышу показалось, что вошла Марина. Девушка была черноволосой, стройной, смуглой, но на этом ее сходство с Мариной кончалось. У нее были мокрые волосы, а белое сари кое-где прилипло к влажной коже.
— Ты обязательно простудишься, Сандра, — сварливо сказал Иерихонский.
— Здесь тепло, — ответила девушка.
Говорила она медленно, словно вспоминала нужные слова.
Потом глубоко вздохнула, откашлялась и повторила:
— Здесь тепло. — Звонче, чем в первый раз.
Зал наполнился народом. Люди были в рабочей одежде, будто на секунду оторвались от дел и тотчас вернутся к ним. Павлыш крутил головой, ему казалось, что он упустил, потерял Марину, что она уже в зале.
Ван священнодействовал. Он подвинул стопку официальной почты Димову, затем принялся брать письма и пакеты из самой большой пачки и читать вслух фамилии адресатов. Эта процедура явно была освящена традицией, никто не роптал, кроме Иерихонского, который оказался записным бунтарем.
Люди подходили, брали письма и посылки для себя и для тех, кто не смог прийти, и толпа, окружавшая Вана, постепенно рассасывалась, и люди устраивались поудобнее, чтобы прочесть письмо, или спешили уйти, чтобы в одиночестве прослушать пленку. Стопки подошли к концу. Марины Ким в числе адресатов, имена которых называл Ван, не было. Ван взял предпоследнюю пачку, протянул Сандре.
— Для морской станции, — сказал он. — Там есть и тебе посылка.
Потом положил руку на последнюю, тонкую пачку писем, на голубой конверт Марины Ким.
— С Вершины никого? — спросил он. И тут же добавил: — я сам отнесу.
«Конечно, — подумал Павлыш, — ты сделаешь это с удовольствием». Он подумал, что Марина без всяких к тому оснований постепенно превращает его, бравого дальнелетчика, в банального ревнивца.
— Павлыш, вы меня слышите?
Рядом стоял Димов.
— Мне сейчас надо уйти, а когда я вернусь, то уделю вам полчаса для ответов на вопросы. Догадываюсь, что пока вопросов нет. Но советую вам проводить Сандру. Она идет вниз, на морскую станцию.
— Я с вами, — сказал Иерихонский. Потом он обернулся к своим коллегам и добавил: — Некоторые, вместо того чтобы возвращаться на свои рабочие места, направляются к нашему гостю с корыстными намерениями. Я отвечу за него. Он не с Земли. Он меньше нас знает, что творится дома, он не занимается спортом и не собирает марок. Он человек неинтересный и неосведомленный. Все остальное вы узнаете от него за ужином.
Закончив монолог, он шепнул на ухо Павлышу:
— Для вашего же блага, коллега. Вдалеке от дома люди становятся болтливы.
Когда они шли длинным наклонным туннелем, освещенным редкими светильниками под потолком, он развивал свою мысль:
— Если бы наша работа была напряженной, если бы нас на каждом шагу подстерегали опасности, мы бы и не замечали, как идет время. Но работа у нас монотонная, в лабораториях развлечений мало… Вот мы и тянемся к новым лицам.
— Ты не совсем прав, Эрик, — сказала Сандра, — это у вас наверху все спокойно. У других не так.
Винтовая лестница, по которой они начали спускаться, кружила вокруг вертикального столба, в котором находился лифт. Но они шли пешком.
— Я доморощенный философ, — продолжал между тем Иерихонский. — И должен вам сказать, коллега, что обстоятельства моей работы склоняют к абстрактному мышлению. За внешней будничностью нашей сегодняшней жизни скрывается напор будущих катаклизмов и водоворотов. Но, повторяю, это мы воспринимаем лишь как фон, а к любому, даже самому экзотическому фону быстро привыкаешь. Вот Сандра сказала, что у других здесь жизнь не такая спокойная. Может быть… Когда вас ждет Димов?
