задачи, направление и цели биоформирования. Естественно, что его не принимали всерьез. Одно дело небольшие частные изменения человеческого тела, другое — коренная его переделка. Но если ученым в прошлом веке приходилось доказывать свою правоту десятилетиями и обогнавший свое время гений получал признание где-то к восьмидесятому году жизни, то Геворкян имел в своем распоряжении океанскую базу Наири, где уже работало двенадцать подводников, снабженных жабрами.
— Сандра — подводник? — догадался Павлыш.
— Разумеется, — сказал Димов, даже удивившись неосведомленности Павлыша. — Разве вы не заметили, что у нее специфический голос?
— Заметил, но не придал значения.
— Сандра перешла к нам недавно. Она когда-то работала на Наири. Но вы опять меня перебиваете, Павлыш. Я рассказывал вам о Геворкяне. Получался парадокс. Люди-рыбы нам нужны. Подводников мы снабжаем жабрами, и им находится множество дел в океане. Журналисты уже легкомысленно пишут о расах морских людей, а мы, ученые, понимаем, что говорить об этом рано, так как двойная система дыхания настолько осложняет организм, что балансирование его затрудняется. Геворкян с самого начала выступал против того, чтобы жабры подводников оставались навсегда частью их организма. Нет, говорил он, пусть человеческое тело будет лишь оболочкой, которую сочтет нужным принять разум. Оболочкой, которую при нужде можно скинуть и вернуться к нормальной жизни. Теперь вы ощущаете разницу между ныряльщиками и биоформами?
Павлыш промолчал. Димов не ждал ответа. Он продолжал:
— Биоформ — это человек, телесная структура которого изменена таким образом, чтобы он мог лучше выполнять работу в условиях, в которых нормальный человек работать не в состоянии.
Павлыш впервые услышал эту фамилию — Геворкян — лет пятнадцать назад, в студенческие времена. Потом споры и страсти стихли. А может, Павлыш занялся другими делами…
— Споры концентрировались вокруг проблемы номер один, — говорил Димов. — Зачем менять структуру человеческого тела, что дорого и опасно, если можно придумать машину, которая выполнит все эти функции? «Вы хотите создать Икара? — спрашивали нас наши оппоненты. — Икара с настоящими крыльями? А мы обгоним его на флайере. Вы хотите создать человека-краба, который мог бы спуститься в Тускарору? Мы спустим туда батискаф». Но…
Тут Димов сделал паузу, но Павлыш испортил весь эффект, продолжив фразу:
— Космос — это не продолжение земного океана!
Димов откашлялся, замолчал, словно переживая обиду, как актер, которому какой-то нахал подсказал из зала: «Быть или не быть!» А ведь он, актер, готовил, репетировал эту фразу несколько месяцев.
— Извините, — понял непростительность своей реплики Павлыш, — я вдруг вспомнил обрывки дискуссий тех времен.
— Тем лучше, — уже справился с собой Димов. — Значит, вы сказали, что космос — это не земной океан. И тогда вам нетрудно догадаться, где Геворкян получил поддержку.
— В Космическом управлении.
— В дальней разведке. Вы не представляете, сколько мы получили заявок после того, как Геворкян напечатал свой основной доклад! К Геворкяну поспешили хирурги и биологи с разных, порой неожиданных сторон. Но это были трудные годы. Всем хотелось немедленных результатов, а добровольцев мы пока не брали. Но возникла глубоководная собака. Вернее, краб-собака. Потом еще три года опытов, пока мы смогли сказать со всей уверенностью, что гарантируем биоформу-человеку возвращение его прежнего облика. И восемь лет назад начались опыты с людьми.
— А кто был первым биоформом?
— Их было два. Серис и Сапеев. Они были глубоководными биоформами. Работали на глубине десять километров. Они не могли бы убедить скептиков, если бы не случай. Вы не помните, как спасали батискаф в Филиппинской впадине? Нет?
— Когда это было?
— Значит не помните. А для биоформии это эпоха. Батискаф потерял управление. Он попал в трещину и был засыпан подводной лавиной. Связь прервалась. В общем, был тот случай, когда любая техника отступает. А наши ребята прошли к нему. У меня где-то хранятся снимки и вырезки тех лет. Если интересно, я вам потом покажу…
Все возит с собой, подумал Павлыш. И говорит о тех событиях как о древней истории. А прошло всего шесть-семь лет.
— В то время в институте уже готовились несколько добровольцев. Понимаете, даже для сегодняшних возможностей, процесс биоформирования чрезвычайно сложен. Допустим, работал у нас Грунин. Доброволец, штурман Дальнего флота. Ему предстояло трудиться на планете с давлением вдесятеро против нашего, где радиация в сто раз выше допустимой нормы, а температура на поверхности плюс триста. К тому же добавляются пыльные бури и непрестанные извержения вулканов. Конечно, можно послать на такую планету робота, которому по плечу такие условия, или даже вездеход, настолько сложный, что человек в нем будет как муха в кибернетическом мозге. И все-таки возможности робота и человека в вездеходе будут ограничены. Грунин считал, что сможет сам пройти ту планету. Собственными пальцами пощупать, собственными глазами поглядеть. Он исследователь, ученый. Значит, мы выясняем, каким условиям должно отвечать новое тело Грунина, какие нагрузки должно оно выдерживать. Мы вычисляем программу такого тела, ищем аналоги в биологических моделях, высчитываем экстремальные допуски. И на основе этих расчетов мы начинаем конструировать Грунина. Мы все это сделали…
Димов замолчал.
— Грунин погиб? — спросил Павлыш.
— Всего предугадать нельзя. И менее всего в этом следует винить Геворкяна. Создавая биоформа на основе конкретного человека, мы должны помнить, что в новом теле остается лишь мозг именно этого человека. Любой биоформ — человек. Не менее, но и не более… Потом был Драч, и Драч тоже погиб.
Павлыш вспомнил портрет Драча в зале Станции. Грунина вспомнить не мог, а Драча вспомнил, наверное, потому, что тот был очень молод и доверчив.
— Он вернулся, — сказал Димов. — Ему предстояла ретрансформация, возвращение в человеческий облик. Все должно было кончиться благополучно. Но на Камчатке, как назло, началось извержение вулкана, и надо было взорвать пробку в жерле, надо было спуститься в кратер, проникнуть в жерло и взорвать, вы понимаете? Они попросили наш институт помочь. Геворкян отказался наотрез. Но Драч случайно услышал этот разговор. Он пошел, все сделал, а вернуться не успел.
— Не хотел бы я быть биоформом, — сказал Павлыш. — По-моему, это бесчеловечно.
— Почему?
— Трудно ответить. В этом есть что-то неправильное. Человек-черепаха…
— А где предел ваших допусков, коллега? Скажите, в скафандре выходить в космос бесчеловечно?
— Это одежда, которую можно сбросить.
— Черепаховая шкура не отличается принципиально от скафандра. Только панцирь черепахи дольше снимать. Сегодня вы возмущаетесь биоформами, завтра восстанете против пересадок сердца или печени, послезавтра потребуете запретить аборты и пломбирование зубов? Все это вмешательство в дела высокого Провидения.
В дверь заглянул Иерихонский, и это было кстати, потому что Димов не убедил Павлыша, но аргументов тот найти не смог и не хотел выглядеть ретроградом.
— Вот вы где спрятались! — воскликнул Иерихонский. — А я Павлыша разыскиваю. Мы собрались пойти на катере к Косой горе. Сандра со Стасиком покажут нам голубой грот. Они туда поплыли, завтра утром будут там. Вы отпустите с нами Павлыша?
— Я над ним не властен. Пускай он познакомится со Стасом Фере. Мы тут как раз вели беседу о биоформии. Почти мирную.
— Представляю, как вы его заговорили, — сказал Иерихонский. — Павлыш уже знаком со Стасом.
— Как? — удивился Павлыш.
— Вы его видели внизу, когда мы ходили в аквариум с Сандрой.
