— Конечно. Но все равно оказались бы во власти закона деградации. Или мы часть человечества и бережем его знания, стремимся к ним. Или мы дикари без перспектив.
— Ты идеалист, Боря. Кусок хлеба сегодня нужнее абстрактных ананасов.
— Но ведь ты помнишь вкус ананаса? — Старый повернулся к Олегу и добавил: — Ананас — это тропический плод со специфическим вкусом.
— Я понял, — сказал Олег. — Смешное слово. Мать, согрей суп. Скоро нам идти.
— Бумага, — повторил Старый. — Хоть десять листов.
— Будет тебе бумага, — сказал Томас.
Те, кому уходить, собрались у ворот в изгороди. Остальные пришли их проводить. Все делали вид, что поход самый обыкновенный, как за корнями к болоту, а прощались как будто навсегда. Такое было у Олега ощущение.
Те, кто уходили, были одеты тепло — собирали по всему поселку. Тетя Луиза сама отбирала, ушивала, подгоняла. Наверное, Олег никогда не был так тепло одет. Только Дик ничего лишнего не взял. Он сам себе все шьет. Дождь почти перестал, в лужах вокруг столбов плескались, пищали плавунцы. К хорошей погоде.
Томас посмотрел на плавунцов и сказал:
— Дождь перестанет. Надо бы столбы укрепить.
— Не думай об этом, — сказала тетя Луиза. — Без тебя справимся.
— А ты мне что принесешь, папа? — спросила рыжая Рут, дочка Томаса.
— Не надо, — возразила его жена. — Не надо даже думать об этом. Главное, чтобы папа вернулся. Закутай горло. Ты опять кашляешь.
— От ущелья держи правее, — посоветовал Вайткус Томасу. — Помнишь?
— Помню, — улыбнулся Томас. — Как сейчас помню. Ты бы лег. Тебе рано вставать.
Мать держала Олега за руку, и он не смел вырвать руку, хотя ему казалось, что Дик посмеивается, глядя на него.
Мать хотела пойти с ними до кладбища, но Сергеев ее не пустил. Он никого не пустил, кроме Луизы со Старым.
Олег несколько раз оборачивался. Мать стояла неподвижно, приподняв руку, словно хотела помахать вслед и забыла. Она старалась не плакать.
Над изгородью были видны головы взрослых. Мать, Эгле, Сергеев, Вайткус… А сквозь колючки, пониже, темнели фигуры ребятишек. Маленькая шеренга людей, а дальше покатые, блестящие под дождем розовые крыши маленькой кучки домиков.
С холма Олег обернулся в последний раз. Все так и стояли у изгороди, только кто-то из малышей отбежал в сторону и возился у лужи. Отсюда, сверху, была видна улица — дорожка между хижинами. И дверь дома Кристины. Какая-то женщина стояла в дверях. Но с холма не разберешь, Кристина или Лиз. А потом вершина холма скрыла поселок из виду.
Кладбище тоже было окружено изгородью. Дик, прежде чем отодвинуть дверь, заглянул внутрь, не устроился ли там на отдых какой-нибудь зверь. Вполне могло быть. Олег подумал, что сам, наверное, забыл бы это сделать.
Странно, подумал он, что могил, придавленных плитами мягкого сланца, отломанного от близких скал, куда больше, чем людей в поселке. Хотя поселку всего шестнадцать лет. Отца здесь нет, он остался за перевалом.
Дик остановился перед двумя одинаковыми плитами, обтесанными куда аккуратнее прочих. Это его отец и мать. Поднялся ветер, холодный и занудный. Старик медленно шел от могилы к могиле. Он всех их знал. Сколько нас было шестнадцать лет назад? Кажется, тридцать шесть человек взрослых и четверо детей. А осталось? Девять взрослых и трое из тех детей, что пришли. Дик, Лиз и он, Олег. Марьяна родилась уже здесь. И еще двенадцать детей, родившихся в поселке, живы. Значит, шестнадцать лет назад сюда пришли сорок человек, а сейчас — двадцать с хвостиком. Простая арифметика. Нет, не простая. Могил куда больше, это все малыши, которые умерли или погибли. Здешние, деревенские. И, наверное, можно составить график, думал Олег. Кто выживает, почему умирают люди…
Над ухом, словно подслушав его мысли, тетя Луиза сказала:
— Большинство умерло в первые пять лет.
— Конечно, — согласился Старый. — Мы платили за опыт.
— Чудо, что все в первый год не умерли, — сказал Томас. — Ты помнишь?
— Помню, — ответил Старый.
Они остановились перед плитами в центре кладбища. Плиты были неотесанные, грубые, кривые, они почти ушли в землю, и цепкие рыжие лапки мха заплели их, превратив в округлые холмики.
Олегу захотелось вернуться, чтобы еще раз увидеть поселок. Он знал: Мать стоит у изгороди и надеется, что он это сделает. Олег даже пошел к двери в изгороди, но тут Томас сказал:
— Пора идти. Через пять часов начнет темнеть, а надо дойти до скал.
— Ой! — воскликнула Марьяна. Она быстро перебирала пальцами по мешку, висевшему через плечо.
— Забыла чего? — спросил Дик.
— Нет. Хотя забыла… Я на отца погляжу…
— Пошли, Марьяшка, — сказал Томас. — Чем скорей мы пойдем, тем скорее вернемся.
Марьяна отстала от остальных, Олег подошел к ней и сказал:
— Я тоже хотел вернуться. Ну хотя бы с холма поглядеть.
— Да?
Они шли рядом и молчали.
Шагах в тридцати за изгородью, где начинался стелющийся, коварный, липкий кустарник, остановились.
Луиза всех поцеловала. Старый попрощался за руку. Последним с Олегом.
— Я очень на тебя надеюсь, — сказал он. — Больше, чем на Томаса. Томас заботится о благе поселка, о сегодняшнем дне. Ты должен думать о будущем. Ты меня понимаешь?
— Хорошо. А вы за мамой посмотрите. Чтобы не скучала. Я принесу микроскоп.
— Спасибо. Возвращайтесь скорее.
Дик первым вошел в кустарник, легко и быстро отбрасывая концом копья липкие щупальца.
— Держитесь ближе за мной, — сказал он. — Пока они не опомнились.
Олег не оборачивался. Некогда было оборачиваться. Обернешься — ветка прилипнет к чоботу, потом не оторвешь, а оторвешь — три недели вонять будет. Отвратительный кустарник.
К сумеркам добрались до скал. Как Томас и рассчитывал.
Лес не доходил до скал, их акульи зубы торчали из голой, покрытой пятнами лишайника долины, клочья низких облаков пролетали так низко, что острия скал вспарывали им животы и исчезали в сером мареве. Томас сказал, что пещера, в которой он ночевал в прошлый раз, сухая и добраться до нее легко. За пять часов быстрой ходьбы по мелкому болоту все, кроме Дика, устали. А Дик, если и устал, об этом никому не говорил. Только скалил зубы.
— Тогда было холодней, — сказал Томас. — Мы тогда решили, что в холод легче перейти болота. А перевал был закрыт. Я помню, мы шли тут, и под ногами звенело, заморозки.
Между путниками и скалами лежало белесое круглое пятно метров двадцати в диаметре.
— Тут и звенело? — спросил Дик, который шел первым. Он резко остановился на краю пятна, поверхность которого чуть поблескивала, как кора сосны.
— Да, — Томас остановился рядом с Диком. Олег отстал. Он час назад взял у Марьяны мешок, чтобы не надорвалась. Марьяна не хотела отдавать. Дик только оскалился, а Томас сказал:
— Правильно. Завтра я тебе помогу. Потом Дик.
— Зачем помогать? — сказал Дик. — Вынем ночью лишнее, разберем по мешкам — и всем незаметно, и Марьяшке легче. Надо было раньше подумать. Два месяца собирались, а не подумали.
Интересно, а кому надо было думать? «Ты такой же мыслитель, как и все», — заметил про себя Олег. А тащить пришлось немало. Хоть Дик и говорил, что можно не беспокоиться о еде, он прокормит, он охотник. Все-таки взяли и вяленого мяса, и корней, и сушеных грибов, а главная тяжесть — сухие дрова, без
