и были такими разными, словно никто не удосужился расположить их хотя бы по школам или стилям. И все- таки это было здорово – рассматривать их вот так, а не в журналах или каталогах, поэтому Флоренс нравились даже откровенно плохие картины. Она разглядывала натюрморты и пейзажи, и воображение рисовало перед ней тех, кто создавал эти полотна, кто стоял за мольбертом, перепачканный красками, в волнении окидывая взглядом результат.
Некоторые картины были на диво хороши. Флоренс очень много времени провела перед портретом миссис Бишоффсхайн работы мистера Милле. На холсте была изображена настоящая великанша с волевым, сильным лицом, и после долгого рассматривания Флоренс стало казаться, что она лично знакома с этой дамой. Чуть позднее она остановилась перед творением Тиссо, висевшим над чудесным старинным камином, называвшимся «Слишком рано»: четыре привлекательные, но ужасно смущенные девушки со своими спутниками в еще пустом бальном зале.
– Нравится? – спросил из-за спины знакомый голос. Флоренс еле удержалась, чтобы не вздрогнуть. Раньше Эдвард никогда не спрашивал ее мнения о чем бы то ни было. Она быстро взглянула на него, но он смотрел на картину, а не ей в лицо – слава Богу!
– Да, очень, – ответила она настолько спокойно, насколько сумела. – Художник очень талантливо передал замешательство гостей. Не хотела бы я оказаться на их месте! И при этом все выглядит так забавно, что хочется рассмеяться. Очень живая работа.
Эдвард поправил манжету и снова спросил:
– Тебе нравятся картины, которые имеют сюжет?
– Если сюжет нравится, – ответила девушка уклончиво.
– Тогда как насчет французов, например, Моне? Или мистер Сислей? Как он тебе?
Теперь граф смотрел на нее с некоторым вызовом, и Флоренс почувствовала странный холодок, пробежавший по спине и даже ягодицам. Разве у мужчин бывают такие длинные ресницы? И такие густые! В какое-то мгновение Флоренс показалось, что вся кровь отхлынула у нее от лица и она вот-вот упадет в обморок. Ей пришлось сделать незаметный вдох, прежде чем ответить.
– Боюсь, я не знакома с их работами.
Эдвард кивнул так, словно был уверен в таком ответе. – Пойдем со мной, я тебе кое-что покажу, – пригласил он.
К удивлению Флоренс, он взял ее не под локоть, а за руку, и даже через ткань перчатки она ощутила, какая у него горячая ладонь. Ее пальцы почти утонули в ней. Хоть бы он не заметил, какой от волнения влажной стала ее рука!
Граф повел девушку за собой сквозь лабиринт коридоров к самой дальней комнате. Там он протянул ей маленький серебряный бинокль из тех, какие используют дамы в опере, и указал на картину, что висела в самом углу под потолком. Казалось, Академия искусств специально распорядилась повесить ее так, словно стыдясь того, что вообще приняла эту работу.
Флоренс приложила бинокль к глазам.
– И кого же я сейчас увижу? Мистера Сислея или Моне?
– Ни того, ни другого. Это мистер Уистлер. Взгляни.
Эдвард стоял позади нее, она чувствовала его дыхание, представляла, как он подался вперед. Его ноги касались подола ее платья, почти прикасаясь к ее ногам, рука направляла бинокль в нужном направлении, и пальцы были так близко к ее глазам, что задрожали руки. Но стоило Флоренс увидеть картину, как она забыла обо всем.
– О! – выдохнула она восхищенно. На холсте были изображены мост и река под ним, солнце закатилось, и наступившая тьма была почти полной, но отчего-то все равно были видны черты деревянных перил и лодка, забытая у самого берега. Флоренс никогда не видела таких странных картин – казалось, во всей палитре художника была только синяя краска, но и ее хватило, чтобы наметить голубоватую линию воды, небо цвета маренго и сизую линию горизонта. «Этой живописи принадлежит будущее», – подумала девушка.
Эдвард, казалось, тоже был захвачен красотой вместе с ней.
– Нравится? – с интересом спросил он.
– Необыкновенно! Как можно выразить весь мир одним цветом? И то, как выглядит ночное небо, и даже вода кажется холодной! А эта лодка – такое умиротворяющее зрелище! Никогда не видела ничего подобного, – призналась Флоренс.
Захваченная картиной, она почти не заметила, как легко коснулась ладонь Эдварда ее обнаженного плеча, и тотчас исчезла.
– Я подумываю купить ее, – сообщил он.
Флоренс повернулась к нему, опуская бинокль. У графа было задумчивое лицо, даже всегда поджатые губы расслабились. На мгновение он показался ей таким же молодым, как и Фредди, и таким же красивым. «Он мог бы мне понравиться, – подумала девушка. – Если бы он вел себя не так холодно, как обычно, он мог бы мне понравиться. Возможно, мы даже стали бы друзьями».
– Знаешь, – сказала она вслух, – а ведь я никогда не встречалась с людьми, которые сами покупают картины!
Он засмеялся так легко, что у нее сжалось сердце.
– Осторожнее в высказываниях, мисс Флоренс, иначе ваше провинциальное происхождение станет всеобщим достоянием.
При этом в синих глазах Эдварда блеснула усмешка, и Флоренс догадалась, что он шутит. И снова она не сумела выдержать его взгляд и уставилась на серебряный бинокль. У него были слишком синие, слишком яркие глаза, чтобы в них можно было смотреть долго!
– Мое происхождение вообще невозможно скрыть. Тетя Ипатия сказала, что мне даже не стоит пытаться, – улыбнулась девушка.
