— Черепашье Сердце, — угрюмо произнесла няня.
— И еще, — директриса перевернула письмо и прищурилась, разбирая почерк, — он пишет, что хотел подарить Нессарозе что-нибудь приятное перед отъездом в университет, но в связи с обстоятельствами… внезапной болезнью мисс Клютч… м-хм… не успел. Поэтому шлет ей теперь со всей отеческой любовью эти башмачки, чтобы они сохранили ее нежные ножки.
На всякий случай Эльфаба еще раз погрузила пальцы в опилки, но больше в коробке ничего не было. Ничего для нее.
— Какая прелесть! — воскликнула Нессароза. — Эльфи, ты мне их не наденешь? Ух, как сверкают!
Эльфаба опустилась на колени перед сестрой, царственной, как Озма — спина прямая, лицо лучится радостью, — сняла с нее домашние тапочки и надела ослепительные башмачки.
— Какой заботливый папа! — восхитилась Нессароза.
— Не переживай, когда-нибудь и у тебя такие будут, — тихо сказала няня Эльфабе и сочувственно положила ей руку на плечо. Эльфаба с досадой сбросила руку.
— Очень красиво, — хрипло, с трудом проговорила она. — Тебе идет.
— Только не дуйся, — сказала Нессароза, любовно разглядывая, как сидят башмачки. — Не порть мою маленькую радость, хорошо? Отец ведь знает, что тебе такого не нужно.
— Конечно, — согласилась Эльфаба. — Зачем мне?
Тем вечером друзья допоздна сидели в таверне и пили вино — бутылку за бутылкой. Няня вздыхала, укоризненно цокала языком и напоминала про время, но поскольку пила не меньше других, к ней никто ие прислушивался. Фьеро рассказывал, как в семилетнем возрасте его женили на девочке из соседнего племени. Все замерли, ожидая бесстыдных подробностей, но оказалось, что он видел свою супругу лишь однажды, да и то случайно, когда им было по девять лет. «Мы начнем жить вместе только после того, как нам исполнится двадцать, мне пока восемнадцать», — добавил он. Убедившись, что Фьеро так же невинен, как и остальные, друзья на радостях заказали еще бутылку.
Свечи мерцали, за окном моросил осенний дождь. Эльфаба поежилась и поплотнее завернулась в плащ, подумав о дороге домой. Первая обида и ревность уже прошли, и сестры стали вспоминать забавные истории из своего детства, словно доказывая себе и другим, что между ними все по-прежнему. Нессароза пила мало, зато вдоволь шутила над собой.
— Несмотря на мой вид, а может, именно благодаря ему папа всегда звал меня лапочкой и красотулькой, — говорила она, впервые открыто упоминая про свое уродство. — «Иди сюда, моя лапочка, — звал он меня, — я угощу тебя вкусненьким». И вот я, довольная такая, вперевалочку чапаю к нему, шатаюсь туда-сюда, падаю на его колени и тянусь к руке, а он кладет мне в рот кусочки яблока.
— А тебя он как звал? — повернулась к Эльфабе Глинда.
— Ее он звал Фабалой, — подсказала Нессароза.
— Дома, только дома, — отмахнулась Эльфаба. — Никогда при посторонних.
— Да, ты была его Фабалой, — тихо, задумчиво сказала няня, сидевшая чуть поодаль. — Фабалой, Фаблусей, Эльфабой.
— А вот лапочкой он меня не называл, — сказала Эльфаба и подняла бокал. — И, как видите, не обманул: лапочкой действительно была Несса. За что и получила обновку. Поздравляю!
Нессароза слегка покраснела.
— Зато ты покоряла папино сердце своим пением.
— Покоряла сердце? Ха! Ты хотела сказать, развлекала его?
— Такты поешь? — оживились остальные. — Тогда ты и нам Должна спеть! Официант, еще бутылку! Отодвинь-ка этот стул. Мы не уйдем, пока ты не споешь!
— Только если с вами по очереди, — заявила Эльфаба. — Бок? Манчурскую плясовую? Эврик? Гилликинскую балладу? Глинда, ты тоже что-нибудь. Няня, колыбельную?
— А я спою арджиканскую охотничью песнь, — добавил Фьеро. Все взвыли от восторга и стали одобрительно хлопать его по спине.
Эльфабе ничего не оставалось делать, как отодвинуть стул, прокашляться и, взяв для пробы несколько нот, запеть, как когда-то отцу.
Хозяйка замахала тряпкой на шумную компанию подвыпивших старичков, метавшие дротики мужчины отвлеклисьот игры. В таверне стало тихо: все слушали, как Эльфаба выводит песню, которую она сочиняла на ходу, — песню о мечтах и разлуке, о неведомых далях и грядущих днях. Посетители закрывали глаза и слушали.
Бок тоже вслушивался в этот удивительный голос. Он видел сказочные земли, о которых пела Эльфаба: страны, где нет ни жестокости, ни гнета бессердечных тиранов, ни всепожирающей засухи. Голос был выразительный, но в то же время естественный, не театрально-наигранный. Бок слушал до конца, пока последние звуки песни не растворились в тишине. Позднее, вспоминая, он будет говорить, что мелодия таяла, как радуга после грозы, как стихающий ветер, оставляя после себя легкость, покой и веру в лучшее.
— Ты следующий, ты обещал! — воскликнула Эльфаба, указывая на Фьеро, но никто не решался петь после нее. Нессароза кивком попросила няню утереть ей слезы.
— Эльфаба говорит, что не верит в бога, но послушайте, с каким чувством она поет о загробной жизни, — сказала она.
Никто не стал спорить.
Ранним морозным утром, когда иней затянул окна, Громметик принес Глинде записку. Мисс Клютч была при смерти. Глинда и ее соседки поспешили в лазарет. Там их встретила мадам Кашмери и проводила в комнатку без окон, где мисс Клютч металась по постели и горячо спорила с наволочкой.
— Не надо мне никакого снисхождения! — настаивала она. — Сама подумай, чем я тебе отплачу? Я воспользуюсь твоим мягким характером, буду пачкать твою тончайшую ткань своими сальными волосами и ковырять во рту кружевной оборкой. Дура ты бестолковая, раз позволяешь все это. И нечего мне говорить про долг службы. Это все ерунда, слышишь? Е-рун-да!
— Мисс Клютч, мисс Клютч, посмотри на меня, — взмолилась Глинда. — Это я, Глинда.
Но опекунша упрямо мотала головой.
— Твои возражения оскорбительны для памяти предков! — отчитывала она наволочку. — Не для того на полях возле Тихого озера рос хлопчатник, чтобы ты позволяла невесть кому на тебе лежать. Нет, голуба, так не пойдет!
— Мисс Клютч, — простонала Глинда. — Ты бредишь, очнись!
— Ага! — торжествующе воскликнула опекунша. — Нечем крыть?
— Приди в себя хоть ненадолго, — упрашивала девушка.
— Пресвятая Лурлина, ужас-то какой! — охнула няня. — Если и со мной когда-нибудь такое случится, лучше сразу отравите.
— Ее время на исходе, — сказала Эльфаба. — Я много раз видела умирающих и хорошо знаю предвестники смерти. Говори все, что хочешь ей сказать, Глинда, не медли.
— Не могли бы вы оставить нас, мадам Кашмери? — попросила Глинда.
— Мой долг — быть рядом с моими студентками в минуты нужды, — ответила та и упрямо уперлась в бока мясистыми руками, но Эльфаба с няней оттеснили ее из комнатки и выпроводили из лазарета.
— Это очень любезно с вашей стороны, госпожа директор, — квохтала няня, — но право же, вам нет никакой нужды оставаться, мы сами все устроим.
Глинда сжала руку опекунши. Мисс Клютч попыталась вырваться, но силы ее таяли. На лбу выступили крупные капли пота.
— Бедная мисс Клютч, — сказала Глинда. — Ты умираешь, и все из-за меня.
— Ай, перестань, — поморщилась Эльфаба.
— Из-за меня! — упрямо возразила Глинда.
— Да не об этом речь! Она умирает, а ты мямлишь, как на исповеди. Ну же, сделай что-нибудь.
Глинда поймала вторую руку опекунши и сжала еще сильнее.
