— Я верну тебе разум, — сказала она. — Мисс Клютч, слушай меня внимательно. Я, твоя госпожа, взываю к тебе! Повинуйся!
Закрыв глаза, Глинда забормотала непонятные звуки. Опекунша заскрежетала зубами, закатила глаза и запрокинула голову, точно пыталась проткнуть подбородком невидимого беса, парящего над ней.
— Смотри не взорви ее, как тот бутерброд, — предостерегла Эльфаба.
Глинда не ответила: тяжело дыша, она произносила заклинания и раскачивалась на кровати. Глаза больной бегали с пугающей скоростью под закрытыми веками, словно пережевываемые глазницами.
— Магникордиум сенсус овинда клене! — громко произнесла Глинда заключительную формулу. — И если это не поможет, я сдаюсь.
Мисс Клютч затихла, потом медленно открыла красные, с кровоподтеками, глаза.
— Ой-ой-ой, — простонала она. — Я что, уже умерла? Галинда, девочка моя, с тобой все хорошо?
— Нет, дорогая мисс Клютч, ты жива, и да, со мной все хорошо, не беспокойся. Но послушай, родная, говорят, что ты умираешь.
— Конечно, умираю: разве не слышишь — ветер шумит по мою душу. Неужели не слышишь? Ну, не важно. А, Эльфи, и ты здесь? Прощайте, мои хорошие. Держитесь подальше от этого ветра, пока не придет ваше время, или он, чего доброго, занесет вас не туда.
— Мисс Клютч, я хочу сказать… я хочу попросить у тебя прощения… — начала Глинда, но Эльфаба, нагнувшись, заслонила ее от опекунши и проговорила:
— Прежде чем вы нас покинете, ответьте: кто убил профессора Дилламонда?
— Неужели вы не догадываетесь?
— Мы хотим знать наверняка.
— Ну что ж, я почти видела убийство. Оно только произошло: нож еще был там, и на нем не успела засохнуть кровь.
Мисс Клютч перевела дыхание.
— Рассказывайте, — торопила ее Эльфаба. — Что вы видели? Это важно.
— Я видела нож, я видела, как налетел ветер, чтобы забрать профессора, и видела, как железная рука оборвала его жизнь.
— Это был Громметик, да? — подгоняла Эльфаба.
— Ну я же говорю, — подтвердила мисс Клютч.
— И что, он вас заметил? Напал? Это из-за него вы заболели?
— Я заболела потому, что пришло время болеть, — мягко ответила мисс Клютч. — Мне не на кого жаловаться. А теперь подходит время умирать, так что не мучь меня больше. Вот возьми мою руку.
— Но ведь это я виновата, — начала опять Глинда.
— Лучше помолчи, дорогая, — ласково сказала мисс Клютч и похлопала ее по руке, потом закрыла глаза и пару раз глубоко вздохнула. Девушки тихонько сидели рядом с больной. Из коридора доносились шаги директрисы. Потом по комнате и вправду будто пронесся ветер — и мисс Клютч не стало. Только слюнка поползла из угла рта по щеке на угодливую наволочку.
5
Похороны прошли скромно. На первых двух рядах в церквушке сидели близкие друзья Глинды, сзади стайкой собрались опекунши, но все же ощущалась какая-то пустота. После того как тело умершей, завернутое в саван, скользнуло в печь, собравшиеся прошли помянуть ее в кабинет мадам Кашмери. Оказалось, что директриса не стала тратиться на угощения: чай был несвежий и безвкусный, а печенья жесткие, как камень, и к ним не давали ни мармелада, ни даже взбитых сливок.
— Неужели нельзя было поставить хоть чашечку взбитых сливок? — укоризненно спросила Глинда.
— Ах, моя дорогая, — отвечала Кашмери, — я удивлена вашим вопросам. Разве вы не знаете, что надвигается голод, что в деревнях коровы умирают от истощения и цена молока неуклонно растет? Приходится быть экономными. Я ведь себе тоже отказываю.
Глинда отвернулась и двинулась было прочь, но тут ей на плечо легли толстые, увешанные кольцами пальцы директрисы. От этого прикосновения кровь застыла в жилах.
— Я хотела бы поговорить с вами и сестрами Тропп, — услышала она ее голос. — Когда гости разойдутся, пожалуйста, задержитесь.
— Кашмери что-то хочет, — передала Глинда сестрам. — Велела остаться после поминок.
— Только ни слова о том, что рассказала мисс Клютч, — предупредила Эльфаба. — И даже о том, что она приходила в себя. Всем ясно? Несса? Няня?
Они кивнули. Перед прощанием Бок и Эврик сказали, что собираются позже в трактире «Персики и почки» на Регентской площади. Девушки обещали прийти. Там они устроят более достойные поминки бедной опекунше.
Гости разошлись, только Громметик убирал со стола. Мадам Кашмери заботливо подбросила в огонь несколько поленьев.
— После, после уберешь, железяка, — сказала она слуге. — Иди погуляй. Смажь суставы.
Громметик удалился с оскорбленным видом. Эльфаба едва подавила в себе желание пнуть его ботинком под зад.
— И вы тоже, няня. Пойдите отдохните от своих трудов.
— Что вы, как же я оставлю Нессарозу?
— Очень просто. Сестра прекрасно о ней позаботится. Правда же, Эльфаба? Вы ведь добрая душа?
Эльфаба открыла было рот — не иначе, ее покоробило слово «душа», — но только поморщилась и кивнула няне. Та послушно вышла, но прежде чем закрыть за собой дверь, проворчала:
— Не мне, конечно, жаловаться, но такой убогий стол! И на поминках!
— Увы, — вздохнула мадам Кашмери, голи оправдываясь, то ли жалуясь на слуг.
Она оправила юбки и жакет, расшитый медными блестками, словно золотой чешуей. «Двуногая разукрашенная рыба, — в очередной раз подумалось Глинде. — И как только она стала директором?»
— Девочки мои, — начала мадам Кашмери. — Теперь, когда мисс Клютч нас покинула, мы должны взять себя в руки и двигаться дальше. Первым делом я прошу вас исполнить свой печальный долг и передать мне ее последние слова. Так вам будет проще справиться с горем.
Глинда — а именно ей девушки отвели главную роль в разговоре — набрала побольше воздуха и сказала:
— Ничего особенного. Несла какой-то вздор до самого конца.
— Неудивительно. Бедная страдалица. Но какой именно вздор?
— Я, право, не разобрала.
— Не говорила ли она, например, о смерти профессора?
— О смерти профессора? Не знаю, все было так сумбурно.
— Я предчувствовала, что на своем смертном одре мисс Клютч снова переживет те страшные мгновения. Умирающие часто пытаются в последние минуты жизни разрешить мучившие их загадки. Пустая трата сил. То, что увидела ваша бывшая опекунша, безусловно, ее потрясло. Мертвое тело профессора. Кровь. И — Громметик.
— Да? — выдохнула Глинда. Сестры стояли с обеих сторон от нее, не шелохнувшись.
— Тем злополучным утром, — продолжала директриса, — я рано поднялась и предавалась духовным размышлениям, когда обратила внимание, что в лаборатории профессора Дилламонда горит свет. Полагая, что он устал, я послала к нему Громметика с освежающим чаем. Слуга обнаружил профессора в беспамятстве возле разбитого увеличительного стекла: видимо, он неловко наткнулся на осколок и перерезал себе яремную вену. Печальный пример чрезмерного научного рвения, если не сказать — гордыни,
