сознания?
На сцену вышел гном, теперь уже в темном плаще. Оттуда он мог оглядывать всех; зрителям же соседние трибуны были невидны. Гном вызвал с одной трибуны женщину, с другой — юношу (неужели Тиббета?), а с той трибуны, где сидел Бок, — Тигра. Досадуя, что выбрали не его, Бок наблюдал, как гном подносил дымящуюся чашу к носу каждого избранника и помогал им раздеться. На сцене появились наручники, поднос с ароматическими маслами и ларец, содержимое которого скрывала темнота. Гном завязал участникам представления глаза. Тигр опустился на четыре лапы, тряс головой и тихо рычал, не то от нетерпения, не то от испуга. Почти бесчувственного Тиббета (это действительно был он) уложили на спину, подвели к нему Тигра и связали запястья и лодыжки на звериной спине так, что Тиббет повис у него под брюхом, как свиная туша на шесте.
Женщину усадили в глубокое кресло, формой похожее на огромную наклоненную чашу, и гном умастил благовониями ее срамные места. Потом он указал на Тиббета, который начал ерзать и постанывать под Тигром.
— Пусть икс — это Безымянный Бог, — провозгласил гном и ткнул пальцем Тиббету в ребра.
Он извлек из ларца плетку и хлестнул Тигра по боку. Тот дернулся вперед и уткнулся мордой между ног женщины.
— А игрек — Дракон времени, затаившийся в пещере, — продолжал гном и снова хлестнул Тигра.
Дальше он занялся женщиной. Смоченной в масле рукой он провел по ее груди, по набухшим соскам, привязал ее к креслу, но не слишком сильно, и дал в руки плетку, чтобы она могла подгонять Тигра.
— А зет пусть будет Кембрийской ведьмой. Посмотрим, появится ли она здесь.
Зрители неистовствовали, будто сами участвовали в действе. Острый плотский запах неведомого заставлял их рвать на себе пуговицы, кусать губы и тянуться ближе, ближе…
— Таковы переменные нашего уравнения, — заключил гном, и зал погрузился во мрак. — Начнем же истинное познание!
7
Магнаты из Шиза, с самого начала опасаясь растущего могущества Гудвина, решили не прокладывать железную дорогу в Изумрудный город, как намеревались когда-то. Поэтому путь от Шиза до столицы занимал не меньше трех дней — и то по хорошей погоде и для богатых, у которых хватало денег менять лошадей на каждой станции. Глинде с Эльфабой потребовалось больше недели — холодной, пасмурной недели под осенними ветрами, срывавшими сухие листья со стонущих деревьев.
Как и другие пассажиры третьего класса, девушки ночевали в дешевых комнатках над кухней и жались друг к другу на одной жесткой постели ради тепла, спокойствия и, как убеждала себя Глинда, безопасности. С сеновала доносились чьи-то приглушенные голоса, перемежаемые взрывами смеха; кухарки внизу громыхали посудой. От всех этих звуков Глинда вздрагивала, как от кошмарного сна, и крепче прижималась к Эльфабе. Та и вовсе не смыкала глаз по ночам, а отсыпалась днем, в тряском дилижансе, положив голову подруге на плечо. Земля за окном становилась все пустыннее, деревья съеживались, словно берегли силы.
Постепенно песчаные пустоши сменились деревенскими пейзажами. Появились вытоптанные луга с тощими, печально мычашими коровенками, показались голые деревенские дворы. Хмурая крестьянка, преждевременно состаренная горем и обидой на бесполезное небо, проводила дилижанс глазами, в которых читалось одно желание: быть хоть на краю света, лишь бы не на этом гиблом клочке земли.
Дальше пошли заброшенные мельницы, заколоченные амбары — и вдруг, посреди всеобщего запустения, вырос Изумрудный город — величественный, хвастливо заслоняющий горизонт, немыслимый, будто мираж посреди безжизненных Центральных земель. Глинда невзлюбила его с первого взгляда. Выскочка, а не город. Видимо, в ней заговорила древняя гилликинская кровь. Что ж, тем лучше.
Когда дилижанс въехал в город через Северные ворота, жизнь вокруг снова заиграла. Даже оживленнее, чем в Шизе. Изумрудный город был солиднее и серьезнее Шиза и, казалось, хотел своим примером доказать, что построен не для веселья, а скорее для гордости и самолюбования. Это чувствовалось и в ширине дорог, и в размерах улиц, парков и площадей, и в архитектуре зданий.
— Сколько пышности и помпезности — какое ребячество, — пробормотала Глинда. — Кем они только себя воображают?
Эльфаба, побывавшая здесь по пути из Квадлинии, не отвлекалась на градоустройство, а с интересом разглядывала сновавших туда-сюда горожан.
— Смотри, ни одного Зверя, — сказала она Глинде. — Нигде. Может, они ушли в подполье?
— В подполье? — В воображении Глинды возникли картины из старинных преданий о подземных королях, гномах из рудников Маррании и спящем в глубокой пещере Драконе времени, чей сон сотворил страну Оз.
— Ну, спрятались, — нетерпеливо пояснила Эльфаба. — Смотри, сколько нищих. Кто они, интересно? Разоренные крестьяне? Несчастные голодающие? Или просто… отбросы общества? Только глянь на них. Квадлины, у которых отродясь ничего не было, — и то лучше, чем эти… эти…
В стороны от широкой дороги, по которой они ехали, расходились улочки, где под жестяными и картонными навесами ютились нищие. Среди маленьких копошащихся фигурок было много детворы, но попадались и приземистые манчики, и гномы, и даже гилликинцы, сгорбленные от голода и горя. Дилижанс сбавил ход, и многолюдная толпа обрела лица. Вот у стены молодой, но уже беззубый марран с отрезанными по колено ногами просит подаяния. А там квадлинша («Смотри!» — воскликнула Эльфаба и схватила Глинду за руку), краснощекая, смуглая, в платке, сует крохотное яблочко своему малышу. Три размалеванные шлюхи. Ватага визжащих детей жмется к торговцу, чтобы обчистить его карманы. Лоточники с тележками. Лавочники, чьи товары надежно спрятаны за железными решетками. И повсюду полицейские со шпагами и дубинками.
Заплатив извозчику, Глинда и Эльфаба направились ко дворцу, возвышавшемуся башнями и куполами, широкими колоннами из зеленого мрамора и ставнями из синего агата. Там, посреди этого великолепия, под широкой золоченой крышей, сверкавшей в закатном свете, находился Тронный зал.
Целых пять дней понадобилось на то, чтобы пробиться через полчища охранников и секретарей. Не один час ждали они минутной встречи с распорядителем аудиенций. Раздраженная до крайности Эльфаба сказала ему сквозь зубы, что они от мадам Кашмери.
— Завтра в одиннадцать, — мигом решил распорядитель. — Между послом в Иксию и настоятельницей Женского ордена духовного насыщения. Форма одежды вечерняя.
И сунул им памятку с требованиями к наряду, которую они, за неимением лучших платьев, отправили в мусорное ведро.
На следующий день, в три вместо одиннадцати, из Тронного зала вышел расстроенный посол. Глинда в восьмидесятый раз поправила поникшие перья дорожной шляпы и вздохнула.
— Только чур, говорить будешь ты, — сказала она.
Эльфаба кивнула. Она выглядела усталой, но полной железной решимости. В дверях приемной показался распорядитель.
— У вас четыре минуты, — сказал он. — Не приближайтесь, пока не прикажут. Не заговаривайте, пока к вам не обратятся. Отвечайте только то, о чем спросят. Обращаться к великому Гудвину будете «ваше величество».
— То есть по-королевски? — фыркнула Эльфаба. — Разве королей не…
Глинда пихнула ее локтем. Совсем ничего не соображает, ей-богу. Неужели они для того тащились в такую даль, чтобы теперь из-за какой-то мелочи им дали от ворот поворот. К счастью, распорядитель не обратил внимания на слова Эльфабы. Он провел девушек к высоким резным дверям, украшенным загадочными знаками, и предупредил:
— Великий Гудвин сегодня не в духе: ему доложили о беспорядках в Винкусе. Я бы на вашем месте
