готовился к худшему.
Два рослых гвардейца растворили двери, и девушки вошли в Тронный зал. Они ожидали увидеть перед собой престол, но вместо этого оказались в пустой, слегка вытянутой влево комнате, в конце которой, под аркой, был переход в другую комнату, вытянутую уже вправо, оттуда — в следующую, опять вытянутую влево, и в следующую, снова вправо. Казалось, комнаты эти были зеркальными отражениями друг друга, разве что каждая следующая была чуть поменьше предыдущей, а повороты вправо были круче, чем влево. Комнаты закручивались вокруг невидимого стержня. «Как будто мы движемся по раковине улитки», — думала Глинда, вспоминая уроки биологии. Они прошли через восемь или десять таких зал, прежде чем оказались в высоком круглом помещении, тускло освещенном свечами на старинных узорчатых канделябрах. В центре на помосте стоял трон из зеленого мрамора. Повсюду — на полу, потолке, стенах и самом троне — поблескивали бесчисленные изумруды. Трон пустовал.
— Вышел, — сказала Эльфаба. — В туалет, наверное. Подождем.
Они стояли у входа в последний зал, не решаясь без приглашения пройти дальше.
— Надеюсь, это не входит в наши четыре минуты, — сказала Глинда. — Мы только добирались минуты две.
— Тс-с! — Эльфаба прижала палец к губам.
Глинда послушно притихла. Казалось, ничего не изменилось в зале, но Эльфаба насторожилась, как охотничья собака, почуявшая дичь: шея вытянута, ноздри раздуваются, глаза горят.
— Что такое? — не выдержала Глинда.
— Тише! Слышишь звук?
Какой еще звук? Разве что свечи чуть потрескивают? Или это шуршит шелк? К ним идет Гудвин, но откуда? А ведь действительно звук: шорох или даже шипение, как будто где-то в соседней комнате ветчина шкварчит на сковородке.
Неожиданный порыв ветра от трона всколыхнул пламя свечей. На помост закапали крупные капли дождя. Грянул гром — декоративный комнатный раскат, напоминавший скорее грохот кухонной утвари. На троне заплясали огни, которые Глинда приняла сначала за молнию, пока не разглядела, что это светящиеся кости, соединенные в человеческий скелет. Грудная клетка скелета распахнулась на две половинки — две чудовищные костлявые ладони, — и среди бури раздался голос, шедший не из головы, а из самой середины светящегося существа, оттуда, где у человека находилось бы сердце.
— Я Гудвин, великий и ужасный! — пророкотало светящееся существо, заглушая гром. — Кто вы и зачем пришли ко мне?
Глинда покосилась на Эльфабу и пихнула ее: мол, начинай. Но та оцепенела от ужаса. Ах да, конечно, у нее же бзик с дождями.
— Кто-о-о-о вы-ы-ы?! — прогремел скелет.
— Эльфи! — шикнула Глинда.
Бесполезно.
— Ах ты ничтожество! — выдохнула Глинда. — Столько говорила, а сама… — И уже обращаясь к Гудвину: — Если позволите, ваше величество, я Глинда Ардуэнская из Фроттики, а это Эльфаба Тропп из Нестовой пустоши.
— А если не позволю? — осведомился Гудвин.
— Какое ребячество, честное слово, — вполголоса пробормотала Глинда и снова пихнула подругу. — Ну же, просыпайся, я не смогу объяснить, зачем мы сюда пришли.
Насмешка Гудвина, казалось, вывела Эльфабу из ступора. Крепко вцепившись в руку Глинды, она сказала:
— Мы учимся в Шизском университете, в колледже Крейг-холл, которым руководит мадам Кашмери. Мы привезли с собой крайне важные сведения.
— Правда? — удивилась Глинда. — Спасибо, что хоть сейчас сказала.
Дождь приутих.
— А, мадам Кашмери, загадочнейшая из женщин, — промолвил Гудвин. — Так это она вас послала?
— Нет, ваше величество, — ответила Эльфаба. — Мы приехали по собственному желанию. Не мне обсуждать с вами слухи — они всегда ненадежны, но…
— Напротив, слухи поучительны, — перебил ее Гудвин. — Они подсказывают, куда ветер дует. — Порыв ветра дунул к девушкам, и Эльфаба отскочила назад, чтобы ее не забрызгало дождем. — Ну, рассказывайте ваши слухи. Я слушаю.
— Нет, — повторила Эльфаба. — Мы прибыли с более важной целью.
— Что ты несешь? — ужаснулась Глинда. — Хочешь, чтобы нас бросили в тюрьму?
— Откуда вам знать, что важно, а что нет? — проревел Гудвин.
— Мне на то голова дана, — бросила Эльфаба. — Вы не звали нас сюда для того, чтобы мы сплетничали. Мы прибыли со своей программой.
— Откуда тебе знать, что я вас не звал? Действительно, откуда? Особенно после разговора с Кашмери.
— Полегче, — шепнула Глинда. — Ты выводишь его из себя.
— Подумаешь! — фыркнула Эльфаба. — Он меня уже вывел. — И, повысив голос, продолжала: — Мы приехали сообщить об убийстве великого ученого и мыслителя, ваше величество! О его важнейших открытиях и о том, как их замалчивают. Мы уповаем на справедливость, как, без сомнения, и вы. На то, что выводы профессора Дилламонда убедят вас пересмотреть свои недавние законы о правах Зверей…
— Дилламонд? — презрительно перебил ее Волшебник. — И ради этого вы приехали?
— Мы приехали говорить о целом Зверином народе, который планомерно лишают их…
— Я знаю о профессоре Дилламонде и о его работе, — фыркнул Гудвин. — Беспорядочно, бессистемно, бездоказательно. Другого и нельзя было ожидать от ученого Козла. Эмпиризм и шарлатанство без вразумительных объяснений. Скулеж, галдеж и… гм… ничего оригинального. Не наука, а сплошное политиканство. Вас, возможно, заразил его азарт? Его животная страсть? — Скелет оживленно подпрыгнул или, может, содрогнулся от отвращения. — Я наслышан о взглядах и так называемых открытиях профессора, но ничего не знаю ни о каком убийстве. Не знаю и не хочу знать.
— Я не привыкла к беспредметным спорам, — заявила Эльфаба и вынула из рукава свернутую трубочкой стопку бумаг. — Это не пропаганда, ваше величество, а тщательно разработанная «Теория о зачатках сознания», как назвал ее профессор Дилламонд. Вы поразитесь его заключениям. Ни один добродетельный правитель не должен закрывать глаза на вытекающие…
— Мне лестно слышать, что ты считаешь меня добродетельным, — пророкотал Гудвин. — Можешь оставить свои бумаги там, где стоишь. Если, конечно, не предпочитаешь передать мне их из рук в руки. — Скелет раскрыл объятия. — Моя птичка.
Эльфаба положила бумаги на пол.
— Хорошо, ваше величество, — хрипло сказала она. — Я пока буду считать вас добродетельным, иначе мне придется присоединиться к армии ваших противников.
— Да чтоб тебя! — выругалась Глинда сквозь зубы и громче добавила: — Это относится только к ней, ваше величество, я здесь совершенно ни при чем.
— Прошу вас, — сказала Эльфаба, и голос ее дрогнул (Глинда вдруг поняла, что впервые слышит в тоне Эльфабы умоляющие нотки). — Страдания Зверей невыносимы. Я говорю даже не об убийстве профессора Дилламонда. Все эти ущемления в правах, насильственное вытеснение Зверей из городов, низведение их до уровня бессловесного скота. Если бы вы покинули свой дворец, то сразу бы увидели всю тяжесть их положения. Поговаривают… опасаются, как бы не начались убийства и каннибализм. То, что происходит, безнравственно…
— Хватит! Я перестаю слушать, когда мне говорят о нравственности. В устах молодых это смешно, в устах стариков — скучно, в устах же людей средних лет по меньшей мере цинично.
— Но как иначе объяснить вам, что происходящее сейчас неправильно?
— Попробуй слово «непонятно», зеленая моя, и успокойся. Не дело девушки-студентки, да и вообще рядового гражданина, решать, что правильно, а что нет. На то есть мы, повелители.
— Если бы я, как вы предлагаете, не рассуждала, что бы помешало мне убить вас?
