сапогах. Оба замерли в дверях, а затем двинулись дальше. Громко позвякивали золотые цепи. Вульфстан перестал прислушиваться к этим посторонним звукам и мысленно вернулся к своим размышлениям, лежа на каменном полу перед алтарем, широко раскинув руки, словно распятый на кресте. Распятие, Христовы муки, спасение человечества. Спасение. Благодаря этому акту бескорыстия человек мог надеяться на спасение, даже несмотря на самый тяжкий грех.
Он изо всех сил старался сосредоточиться на кресте, но это никак не удавалось. Мысли его парили где-то далеко, не позволяя собой управлять, только иногда обрывочно возвращаясь к хозяину. Такое приятное чувство парения, от которого невозможно было отказаться. Но он все равно старался. Им владела странная идея, что ему не следует искать утешения, что он совершил нечто непростительное, хотя в тот момент никак не мог припомнить, что именно. Пытаясь это вспомнить, он сразу пугался и прекращал попытки.
— Брат Вульфстан, вы меня слышите?
Тихий незнакомый голос. Низкий и звучный. Вульфстану он понравился. Но старый монах не стал отвечать. Заговорить означало разрушить ту пелену, в которой он витал под облаками. Ну почему всем не оставить его в покое?
— Вульфстан, пришел архиепископ, чтобы с тобой поговорить.
Голос аббата. От волнения высокий. Неприятный голос. Вульфстану больше понравился первый.
— Его светлость хочет расспросить тебя о Люси Уилтон.
Голубые глаза. Нежные прикосновения. Улыбка. Люси Уилтон. Вульфстан вздрогнул. Корабль, в котором он дрейфовал, наклонился, грозя опрокинуться, но тут же выровнялся. Имя Люси Уилтон вызвало какое-то неприятное воспоминание. Он не хотел о ней думать.
— Вульфстан!
Ну почему они не уходят?
— Николас Уилтон умер, Вульфстан. Мы знаем, он отравил твоего друга Монтейна. Люси Уилтон тоже приложила к этому руку?
Монтейн. Благородный пилигрим. Тьма. Милосердная Мария, так вот в чем дело. Вот какой ужасный грех он совершил, ему нет прощения. Никакая епитимья не поможет. Его вина. Ему следовало бы знать. Это был его долг. А так он убил своего друга. И все из-за собственной гордыни. Милая Люси Уилтон. Могла ли она приложить руку к отравлению? Или знать заранее и не предупредить его? Могла ли она хладнокровно отвернуться, пока готовился яд для его друга?
— Нет!
Пелена исчезла. Его сердце подпрыгнуло. Он вцепился в камни, пытаясь встать. Сильные руки подхватили его и помогли подняться. Вульфстан открыл глаза и пошатнулся, ослепленный мигающим светом алтарных свечей. Сильные руки поддержали его.
— Идемте, присядьте на скамью.
Оказалось, что приятный голос принадлежал архиепископу, который так деликатно ему помог. Сам Торсби. На его груди сияла цепь лорд-канцлера. От него исходил запах ароматных масел.
— Я должен знать, каков характер этой женщины, брат Вульфстан. Вы должны рассказать мне о ней.
От Микаэло иногда тоже так пахло. Пряный, мускусный и цветочный запах одновременно. Тщеславный юноша. Но вполне безобидный, как когда-то думал Вульфстан, пока Микаэло не попытался его отравить. Ему почти это удалось.
— Почему я? Почему он захотел убить меня? — вслух удивился Вульфстан.
— Вульфстан. — Лицо аббата Кампиана приблизилось, заслонив собой все. — Ты бредишь, — Обращаясь к Торсби, Кампиан добавил: — Он еще не полностью пришел в себя. Но он умолял позволить ему прийти в часовню и покаяться.
— Покаяться? В каком грехе, брат Вульфстан?
Вульфстан склонил голову.
— Мне следовало распознать состав снадобья. Мне следовало узнать признаки отравления аконитом. Ваш подопечный не должен был умереть. Как и Джеффри. — Лекарь заплакал.
Леди Филиппа вместе с Бесс заставили Люси и Оуэна пойти в таверну и отдохнуть. Сами они собирались подготовить Николаса к погребению и посидеть у тела. Один из людей архиепископа охранял таверну, а второй — аптечную лавку. Остальные двое отправились сообщить Торсби о смерти архидиакона.
Прежде чем подняться в свою комнату, Оуэн заглянул к Люси. Она стояла у окна, крепко обхватив себя руками, словно готовясь к следующему удару.
— Пожалуйста, попытайся уснуть.
— Стоит мне закрыть глаза, как я вижу Николаса в объятиях Ансельма. — В голосе ее послышались рыдания. — Это невыносимо.
Оуэн замялся на пороге, не зная, позволено ли ему войти. Но он не мог ее оставить.
— Приляг. Я поболтаю с тобой, пока ты не уснешь.
Он повел ее к кровати, и она не сопротивлялась.
— Расскажи, как ты познакомился с архиепископом.
— Нет. Тогда ты точно не уснешь.
Вместо этого он принялся рассказывать о своих лучниках, называл каждого по имени и описывал характер. Вскоре Люси заснула.
Оуэн задремал, сидя на стуле рядом с ней.
Прокричал петух и разбудил Люси, которая открыла глаза и не сразу поняла, где находится.
— Где я?
Оуэн, вздрогнув, проснулся.
— Где я? — повторила она.
— В лучшем номере Йорка. Мы пришли сюда вчера ночью.
— Архидиакон, — прошептала Люси, осторожно дотрагиваясь до головы. На лице и горле успели проступить синяки, убедившие Оуэна, что борьба шла гораздо более серьезная, чем он предполагал.
Вид этих синяков наполнил Оуэна яростью, которую не могло усмирить сознание, что он расправился с Ансельмом. Нет, придется как-то сдерживаться.
— Лежи спокойно. — Он приложил холодную влажную тряпицу к голове Люси. — Ты храбро сражалась.
Она смотрела куда-то мимо Оуэна.
— Я сама хотела его убить и очень рассердилась на тебя за то, что ты отнял у меня эту возможность.
— Теперь все позади.
— Что же мне делать?
— Ты о чем?
— Я все потеряла. Мужа. Лавку. Все.
— Я рассказал архиепископу, что ты ни в чем не виновата.
— Это не будет иметь никакого значения.
— Я сделаю все, что в моих силах.
Люси отбросила компресс и с усилием села.
— Ты будешь продолжать службу у архиепископа?
— Вполне возможно, она окончится для меня в подвалах Олд Бейли.
— Почему? Ты ведь меня защищал. Неужели за это ты можешь угодить в темницу?
— Архиепископ не желал, чтобы от Ансельма избавились в черте города. Он хотел, чтобы это случилось без свидетелей. — Наверняка его светлость успел усомниться в лояльности Оуэна.
— Выходит, тебе следовало позволить Ансельму расправиться со мной?
— Разумеется, нет. Вопрос в том, поверит ли мне теперь его светлость. — Оуэн освежил компресс и снова приложил к ее лбу. — Я видел ножевую рану на лице Ансельма. На это нужна смелость.
— Он меня довел. Я хотела ослепить его, а затем заколоть прямо в сердце. Сам видел, насколько я
