психология. Но после этих двух первых курсов нормальные студенты-медики отправляются в клиники, чтобы «учиться на доктора». А другие, подобные мне, держат путь в лаборатории, чтобы заниматься научной работой и готовиться к карьере исследователя. Выбор конкретной лаборатории имел колоссальное значение. Вы не только определяли свое местонахождение и окружающую среду на следующие четыре года жизни, но и выбирали себе наставника и поле деятельности. Именно этот выбор давал или, наоборот, не давал возможности научных публикаций, грантов и контактов. Крепко подумай, не ошибись в выборе, работай хорошо, и весь мир окажется у тебя в кармане. Выберешь не то и, если не повезет, на всю жизнь останешься заштатным докторишкой.
Короче говоря, речь шла о том влиянии и уважении, которые, подобно вирусу, передаются студенту от почтенного и авторитетного научного руководителя и заражают его. Конечная же цель у всех нас была одна и та же, словно Святой Грааль: место на факультете и собственная лаборатория.
Поводив носом примерно с год, я остановился на лаборатории исследования биологии рака, которой руководил трансплантированный из Германии доктор Марк Юрген. Сам он занимался изучением влияния вирусов на ДНК человека. Доктор Юрген работал с вирусом человеческой папилломы, который приводит к появлению бородавок, а у некоторых, из числа неудачливых женщин, вызывает рак шейки матки. А если говорить еще конкретнее, доктор Юрген рассматривал роль вируса в передаче информации на клеточном уровне. Он хотел выяснить, каким именно образом вирус приводит к такому бешеному делению клеток в организме некоторых людей. И хотя он имел дело с вирусом человеческой папилломы, ограничиваться только бородавками смысла не было. Сама идея инфекционного распространения рака в то время была в моде, и работа Юргена должна была привлечь внимание всего мира. Естественно, я не мог устоять против искушения.
Лаборатория доктора Юргена имела репутацию скороварки. Герр Юрген ожидал быстрых результатов, а также того, что его команда знает, как именно их следует получить. За ручку здесь никто никого не водил, а с научных семинаров подчиненные часто уходили в слезах. Но дело в том, что этот человек действительно получал результаты и публиковал их в самых авторитетных научных изданиях: «Нэйчер», «Селл», «Сайенс», «Кэнсер». Все эти журналы относились к самым престижным. И хотя контора была еще совсем молодой – сам профессор работал в университете всего лишь восемь лет, – его студенты и аспиранты получали работу в таких местах, как Дюк, Пенн-стейт и Гарвард. Так что обстановка как раз подходила таким молодцам, как я – молодым, полным сил, энергичным, умным и целеустремленным. С благословения куратора Хэрриет Тобел я отдал свою драгоценную научную судьбу в руки доктора Юргена. И все шло просто прекрасно. Какое-то время.
Я выбрал себе плодотворную нишу для работы – вирус гепатита С. У ряда больных он может вызывать рак печени. Я планировал обнаружить механизм, посредством которого вирус вызывает рост опухоли, и соответственно занялся разработкой адекватных экспериментов. Самое интересное, что всего лишь через пару лет я действительно обнаружил этот механизм, и мои результаты достойно и значительно пополнили бы корпус знаний. У доктора Юргена текли слюнки, а я готовил статьи для самых серьезных журналов. Неожиданно моя персона оказалась восходящей звездой в лаборатории, на факультете и – да простят мне отсутствие скромности – в области биологии рака. Проблема заключалась в одном: мои результаты не имели стопроцентной обоснованности.
Позвольте немного объяснить, в чем дело: по сравнению с медицинской наукой Уолл-стрит или Голливуд – места для абсолютных слабаков. Если вас манит настоящий прессинг, равно как и все богатства разума и мира, а также зависть коллег, то попробуйте поработать в какой-нибудь мощной лаборатории под началом яркого и энергичного научного руководителя. При всем моем уважении к Дженне Натансон, она занимается всего лишь нейрохирургией. А то, о чем я говорю, будет покруче нейрохирургии. Нейрохирургия – всего лишь механика; неврология же, биология рака и молекулярная биология – это для гениев. Да и что касается денег, революция в сфере биотехнологии позаботилась о том, чтобы главные действующие лица ели не только досыта, но и вкусно.
Позвольте мне также объяснить собственную вину: я вовсе не начал научную деятельность с подтасовки фактов. Мои первые результаты оказались многообещающими. Причем настолько, что профессор Юрген готов был положить к моим ногам весь мир. Я чувствовал себя золотым мальчиком и купался в волнах его любви и восхищения. А вот когда выводы слегка накренились, когда результаты начали утверждать совсем не то, что они должны были утверждать, здесь уже мне пришлось немного подтасовать цифры. Я и подтасовал. Я был прав и знал, что прав. Просто мне никак не удавалось заставить упрямые цифры выстроиться в нужном порядке. Это выглядело именно так: мой путь к славе и почестям оказался под угрозой каких-то глупых цифр. Так вот, я тасовал и тасовал. И в результате дотасовался до того, что пути обратно уже не было: я увяз слишком глубоко.
Примерно за неделю до того самого дня, когда мне предстояло сдать статьи, Юрген вызвал меня в кабинет. За месяц до этого он участвовал в научной конференции, а вернувшись, резко ко мне охладел. Изменение в настроении я списал на непоследовательную арийскую натуру босса. Как бы там ни было, в тот момент я как раз погрузился в описание методики опытов и попросил его немного подождать.
– Немедленно, Натаниель! – с неисправимым немецким акцентом рявкнул он.
Я сразу понял: что-то произошло. И направился в кабинет – благо до него от моего места в лаборатории было всего-то десять шагов.
Юрген втиснул свой длинный тевтонский остов в рамки стола и откинулся на спинку кресла стоимостью в семьсот долларов.
– Закрой поплотнее дверь.
Я послушался.
– Что происходит?
Я почувствовал, что начинаю краснеть. Попытался совладать с собой, но не смог.
– Что вы имеете в виду?
Он сплел пальцы и, наклонившись к столу, пристально на меня взглянул. Отчеканивая каждое слово, повторил вопрос:
– Что происходит с твоей работой?
Я моментально покрылся потом.
– Все в порядке. Просто…
– Но ты краснеешь.
– Знаю.
– И потеешь.
Да уж, хороший ученый никогда и ничего не упускает из виду.
– Знаю.
Он откашлялся.
– На конференции я встретил Дона Эплгейта.
Профессор Эплгейт работал в университете Чикаго, причем занимался той же проблематикой, что и я.
– Мы заговорили о результатах исследования, и он выразил удивление о полученных нами результатах.
Я молчал. Юрген же продолжал свой монолог:
– Профессор Эплгейт был крайне удивлен. Настолько удивлен, что рассказал об этом другим участникам конференции, и они тоже крайне удивились.
Вот так, вместо того чтобы оказаться распятым за подтасовку данных, я понес наказание зато, что мой научный руководитель оказался в неловком положении. Разумеется, Юрген никогда бы в этом не признался.
– После конференции я получил возможность узнать, что именно говорят коллеги. Судя по всему, наша работа вызывает большие сомнения. Так что, скорее всего, после публикации работы обязательно найдутся желающие проверить наши эксперименты.
Но я уже знал, как, собственно, и сам Юрген, что работа не будет напечатана. Лицо мое уже горело.
– Несколько последних недель я провел над твоими данными. Много времени, Натаниель. И честно говоря, не совсем понимаю, как именно ты их получил.
