Иногда воры устраивали перерыв. Отползали к щелке посмотреть, что на свете делается. Для развлечения стали запоминать, сколько к штабу машин подъехало да какие у них номера — все-таки развлечение.
И вот однажды, когда несчастные уже потеряли счет времени, дверца сейфа неожиданно щелкнула и тихо отворилась. Схватив припасенный на этот случай огарочек свечи, наши герои заглянули в сейф и ахнули. На всех полках снизу доверху лежали не советские дензнаки, а самые настоящие золотые слитки.
Какой ужас! Они богаты как незнамо кто и с этим богатством вынуждены умереть от голода и жажды в темном, сыром подвале.
Внезапно в углу раздались шорох, шуршание, пыхтение. Воры притворили дверцу сейфа, заставили его обломками досок и с тревогой переглянулись. Неужели фашисты раскрыли их убежище?
Из угла блеснул тусклый луч электрического фонарика. «Вы кто?» — спросил по-русски из темноты строгий голос. Воры испуганно молчали. Наконец их глаза привыкли к свету, и они различили в незнакомце секретаря райкома товарища Кочета.
— Тьфу, черт! — выругался Кочет, оглядев помещение. — На какие-то сто метров промахнулся. Да кто же вы, мать вашу?
— Мы здесь случайно, нас завалило, и теперь нам не выбраться, — залепетали «медвежатники». — Впридачу мы — евреи, и судьба нас ожидает еврейская! Вокруг — немцы, напротив — ихний штаб, и придется нам здесь погибнуть.
— А вы откуда знаете, что напротив — немецкий штаб? — заинтересовался Кочет.
«Медвежатники» и рассказали ему про щелку в завале, про то, что они в нее увидели, про все-все- все, даже номера машин перечислили. Только про сейф с золотом умолчали да еще про то, как они в этом завале оказались.
Кочет выслушал их с необычайным вниманием.
— Дорогие вы мои! Знали бы вы только, какие важные сведения мне сейчас сообщили. Я ведь под немецкий штаб и подкапывался, да не рассчитал маленько. А там я бы эти сведения, конечно, узнал, но и сложил бы за то свою голову. Гестапо меня бы вмиг раскусило — всякая собака в лицо знает. И не пойти на это задание я не мог: большевистская совесть не позволяет мне больше других на смерть посылать. Так что вы и мне жизнь спасли, и для командования нашего ценнейшие сведения добыли. А теперь не отчаивайтесь: за такую помощь я вас из этой беды вызволю. Выведу через подкоп в наш партизанский край. Собирайтесь, кончилось ваше заточение.
Тут фонарик у него потух. Видимо, батарейка кончилась.
А ворам это и кстати. В наступившей темноте покидали они золото в вещмешки и поползли вслед за Кочетом в потайной ход.
Долго ползли. Стали воры отставать. Кочет им говорит:
— Да что вы эти мешки с собой тащите? Бросьте их, в отряде вам все необходимое выдадут: и мыло, и сухари, и мешки новые.
— Нет, — отвечают воры, — не можем бросить. В этих мешках — наше еврейское счастье. Такой уж мы народ: от своего ни в жизнь не откажемся, все с собой таскаем — палки, склянки, драные ботинки…
— Ну, пыхтите дальше; а только без мешков — давно бы уже на месте были.
Долго ли коротко ли, но приползли они наконец в партизанский край, в Брянские леса.
Хотели ворам оружие выдать да в партизаны записать, но они оба больными сказались: шутка ли, столько времени под землей просидеть. Отпросились они у командира домой — детишек повидать да сказать, что, мол, живы. Дали им с собой и мыло, и сухарей, а мешки типа «сидор» давать не стали: зачем, коли свои имеются.
И пошли «медвежатники» через леса, через поля. В дороге постриглись, переоделись так, что и на евреев перестали быть похожими. Добрались они до дальнего города Данцига. Сели там на пароход и уплыли на нем в Уругвай. А уж там, в Уругвае, золото свое как надо пристроили и зажили припеваючи. И по сей день живут да счастью своему не нарадуются.
ЛЕГЕНДЫ ЛЕНИНГРАДСКОЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ БАЗЫ
Шла война на Балтике. Хмурым утром под покровом густого тумана возвращался из боевого похода прославленный крейсер «Догада». Несть числа его победам, много врагов потопил, не стыдно войти в родную гавань. Гордо реет Андреевский стяг, рассекая клубы черного дыма.
Так бы и пройти незамеченным до самой базы: снарядов всего две штуки осталось, для хорошего боя нет никакой возможности.
Но крепкий северный ветер развеял туман, брызнули с неба лучи золотого солнца, и прямо по курсу выросли два угрюмых силуэта — огромные, безобразные дредноуты «Шмутцих» и «Верлоген».
«Сдавайся!» — просигналили «Догаде» с вражеского борта.
«Русские не сдаются!» — ответил бесстрашный крейсер.
«Ну, смотри!» — пригрозили с «Верлогена».
И закипел бой. Пушки у дредноутов раза в два толще и длиннее, снарядов — полные казематы. Бьют по «Догаде» со всех калибров. Грохот, дым, брызги от взрывов встали стеной по оба борта. Не прорваться отважному крейсеру сквозь море огня. И погибать нельзя: нельзя обрадовать врага победой.
Но на то и прозван наш крейсер «Догадой» — не впервой ему поражать противника, опровергая каноны морского боя.
Прозвучал приказ — и вынут из трюма огромный парус, закреплен на реях обеих мачт. Снова звучит команда, на полную мощь заработали котлы, из всех труб повалили клубы дыма и пара, наполнили тугое полотнище, превращая его в огромный воздушный шар. Воспарил «Догада» над волнами. Враз замолчали вражеские орудия, тупо уставились в небо раскаленными жерлами: ничего не понимают.
Тут-то и пригодились последние снаряды. Не стали их в пушки заряжать, а сбросили на уродов прямо сверху, как бросают бомбы с ажурных аэропланов.
Один снаряд попал в самую трубу «Верлогена», по ней провалился в машинное отделение, в топку парового котла и уж там — ого-го! Ха-ха! Разлетелся «Верлоген» на мелкие кусочки.
А «Шмутцих» — он потрусливей был — пустился наутек. Бросили и в него снарядом. Снаряд даже разрываться не стал, просто перерубил «Шмутциха» пополам — тот и затонул.
«Малый ход!» — прозвучало с капитанского мостика. Крейсер мягко опустился на воду, парус сняли, свернули, убрали обратно в трюм. Белокрылые чайки кружили над обломками дредноутов, наперебой славя бесстрашие русских моряков.
Встречали героев с оркестром. Мудрый седой адмирал лично вышел на пирс, отдал честь гордому боевому флагу и прослезился: до чего же все-таки мы, русские, отважный и смекалистый народ!
Море. Брызги. Война.
Канонерка «Родина» стремится сквозь серую мглу туда, где среди взрывов и волн погибает эсминец «Смелый, но глупый».
Глухой беззвездной ночью, черной как мазут, поперся он напрямик через минные заграждения. Да только мины, как известно, на то и ставят, чтобы никто в этом мерте проплыть не сумел. Бух! — один взрыв. Бух! — другой. Остался «Смелый, но глупый» без винтов, с пробоиной в борту прямо на виду у вражеской береговой охраны. Тут и рассвет наступил.
Проснулись враги, глянули на море — обрадовались. Плотно позавтракали и не спеша разошлись по боевому расчету. «Смелый…» у них как на ладошке, и деться ему некуда — колышется, будто шляпа, сдутая
