километрах от Спринг-Медоу. Поэтому я решил, если мне это будет разрешено, сходить послушать его.
Я обратился к мистеру Стаббсу с просьбой выдать мне 'пропуск' - письменное разрешение на отлучку. Без такого пропуска раб, выйдя за пределы плантации, рискует быть задержанным, избитым и возвращенным обратно первым же белым, который встретится ему по пути. Мистер Стаббс в ответ на мою просьбу разразился потоком ругательств и заявил, что вся эта беготня ему осточертела и он не намерен никого и никуда отпускать в течение ближайших двух недель.
Кое-каким людям с чувствительным сердцем, быть может, покажется жестоким такое положение, при котором невольник, проработав на хозяина шесть дней сряду, не имеет права в седьмой хоть на мгновение потерять из виду проклятые поля, этих свидетелей его страданий и мук. А между тем очень многие управляющие, во имя поддержания дисциплины, рьяно противятся всякого рода отлучкам своих подчиненных и в дни, предназначенные для отдыха, словно скотину запирают своих рабов под замок из опасения, что иначе они способны бог весть что натворить.
В другое время это столь явное проявление мелочного тиранства вывело бы меня из себя. Но я был так подавлен постигшим меня несчастьем, что почти не обратил на него внимания.
Медленно, еле передвигая ноги, я направился к поселку, где помещались рабы. Внезапно ко мне, задыхаясь от быстрого бега, бросилась девочка, принадлежавшая к персоналу господского дома. Я знал эту девочку, так как она была любимицей Касси, и подхватил ее на руки. Отдышавшись, она торопливо стала рассказывать мне, что целое утро всюду гонялась за мной: Касси поручила ей передать мне, что ей против воли пришлось утром уехать со своей госпожой, но что она просит меня не огорчаться и не беспокоиться, - она любит меня попрежнему. Я расцеловал маленькую посланницу, осыпая ее словами благодарности за принесенные ею добрые вести, и поспешил к моему 'дому'. Это была удобная маленькая хижина, выстроенная по приказанию миссис Мур для меня и Касси. Сейчас я ожидал, что в любую минуту могу лишиться этого убежища.
Полученные мною вести глубоко взволновали меня. Я метался по крохотной комнатке, не находя себе места. Сердце бурно колотилось в груди, и кровь кипела в моих жилах. Я вышел из дому и, словно зверь в клетке, носился взад и вперед в пределах моей тюрьмы, - разве границы плантации не подобны тюрьме для раба, не смеющего покинуть их?… Страх и надежда с одинаковой силой терзали мою душу и были, казалось, мучительнее, чем уверенность в непоправимом несчастье.
Наступил вечер. Я жадно ловил каждый звук, ожидая возвращения кареты. Наконец до моего слуха донесся отдаленный стук колес. Я поспешил к господскому дому, надеясь увидеть Касси и, если возможно, перекинуться с нею хоть несколькими словами.
Карета остановилась у крыльца. Я хотел подойти ближе, как вдруг у меня мелькнула мысль, что лучше мне не попадаться на глаза полковнику. Я уже не сомневался, что этот человек относится ко мне враждебно и что всеми бедами, обрушившимися на меня в этот день, я обязан только ему. Подумав об этом, я остановился и, повернувшись, побрел обратно к своей хижине, даже не успев взглянуть на мою любимую и не обменявшись с нею ни словом.
Я повалился на кровать, но и здесь не мог найти себе покоя. Проходили часы, но сон бежал от меня. Уже миновала полночь, когда я услышал легкий стук в дверь и нежный шопот, от которого я весь затрепетал.
Бросившись к двери, я распахнул ее и сжал в объятиях Касси, жену мою…
Из ее слов я узнал, что все изменилось в доме с приездом полковника. Мисс Каролина объявила ей, что полковник самого дурного мнения обо мне и был крайне недоволен, застав меня снова в господском доме. Мисс Каролина добавила, что, узнав о нашей предполагаемой свадьбе, полковник Мур заявил, что Касси слишком красивая девушка, чтобы стать женой такого шелопая, как я. Он, полковник, сам позаботится о ее судьбе. Мисс Каролина запретила поэтому своей служанке даже и думать обо мне.
- Нечего плакать, - сказала молодая леди в заключение, - я буду досаждать отцу просьбами, чтобы он не забыл о своем обещании. Мы найдем тебе хорошего мужа, и тогда что же еще тебе нужно?
Так думала госпожа. У служанки, как я имел возможность убедиться, были более возвышенные взгляды на брачный союз. Мне еще не вполне было ясно, чем объяснить поступки полковника. Было ли это просто новым проявлением досады и гнева по поводу моего неуместного и бесплодного обращения к его отцовским чувствам? Или это противодействие нашему браку имело другие причины, такие, о которых я без дрожи не смел и помыслить? Я не мог сказать Касси о своих страхах: это только напрасно испугало бы ее и встревожило. Могло, правда, существовать и еще одно предположение. Отец Касси, как рассказывали старики, был родным братом полковника Мура, и полковник мог не желать брака между нами как между двоюродными братом и сестрой. Но и об этом мне не хотелось говорить Касси.
Касси знала, чья она дочь. Но с самого начала нашей дружбы я убедился, что ей совершенно неизвестно, какие нити связывают нас. Миссис Мур, как я имел основание предполагать, была лучше осведомлена о происхождении как Касси, так и моем. Женское любопытство и ревность супруги давно помогли ей раскрыть эту тайну.
Как бы там ни было, но, зная все, она не видела препятствий к моему браку с Касси.
Не видел их и я. Разве я мог подчиняться правилам приличия - выражение, оправдывающее любую жестокость, - которые отказывали мне в праве иметь отца, считая родственную связь между нами несуществующей, и в то же время восставали против нашего брака с Касси во имя родства более отдаленного?
Но я знал, что Касси чаще руководствуется чувством, чем разумом. Она принадлежала к общине методистов и, несмотря на беззаботную веселость, всегда тщательно выполняла все религиозные обряды. Я боялся разрушить наше счастье, мучая Касси сомнениями, которые считал излишними. Умолчав с первых дней нашей любви о существовавшем между нами родстве, я чувствовал, что признание с каждым днем становится все более нежелательным и трудным для меня. Поэтому, выслушав ее рассказ, я просто сказал ей, что, как бы сильно ни ненавидел меня полковник, я твердо знаю, что ничем не заслужил его нерасположения.
- Что же ты намерена делать? - проговорил я после минутного молчания, крепко сжимая руку Касси.
- Я твоя жена, - ответила она. - И никогда, никому, кроме тебя, принадлежать не буду!
Я прижал ее к своему сердцу. Мы опустились на колени и обратились к богу с горячей мольбой благословить наш союз. Нам не дана была возможность с большей торжественностью отпраздновать наше бракосочетание. Но неужели благословения хотя бы двух десятков священников придали бы больше святости связывавшим нас отныне узам?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Встречаться со мной моей жене удавалось только украдкой. Ночи она вынуждена была проводить, лежа на ковре подле постели своей госпожи. Доски пола считаются в Америке вполне приемлемым ложем для невольника, даже если это женщина и к тому же любимая служанка в доме своих хозяев.
Касси приходилось ночью по нескольку раз подниматься, чтобы выполнять какое-нибудь требование мисс Каролины, которая привыкла вести себя, как избалованный ребенок. Поэтому, убегая, чтобы повидаться со мной, она рисковала заслужить наказание. Стоило ей попасться, и ничто - даже власть красоты, которую так ярко воспевают поэты, - не спасло бы мою очаровательную маленькую Касси от плети.
Как ни кратковременны, как ни редки были посещения Касси, все же их было достаточно для того, чтобы создать и поддерживать в моей душе целый новый мир радостей и чувств. Жена моя редко бывала со мной, но образ ее всегда стоял перед моими глазами, делая меня нечувствительным ко всему, что не имело отношения к ней. Все окружающее тонуло в каком-то радужном сне. Тяжелая работа в поле уже не угнетала меня. Я даже не ощущал ударов плети, на которые не скупился надсмотрщик.
Вся душа моя была так переполнена радостью, которую я черпал в нашей огромной взаимной привязанности и счастливом ожидании встреч, что для тяжелых переживаний не оставалось места. В те мгновения, когда я прижимал к груди мою нежную подругу, я достигал вершин человеческого счастья,
