ни странно вам это покажется, мне легче было бы, если бы отстегали меня самого, чем отстегать негра. Что бы ни случилось, я стараюсь обойтись возможно меньшим числом ударов. Именно поэтому главным образом я и не нанимаю управляющего. Плеть и пара наручников - вот вся наука ваших управляющих и надсмотрщиков. У них нет ни желания, ни сознания необходимости придумать что-нибудь другое, - а если б и было желание, то у них нехватило бы умения, - чорт бы их всех побрал! Вы сами знаете: у каждого есть свои странности. Я лично не терплю щелканья бича и не желаю слышать этот звук на моей плантации, даже если щелкает бичом возчик, погоняющий лошадей.
Майор Торнтон в этой речи вкратце изложил всю свою систему. Он был тем, чем вынужден быть любой рабовладелец по самому своему положению, - а именно тираном. Он не задумываясь заставлял людей работать на него и присваивал плоды их труда - а это ли не высшее проявление тирании! Но даже будучи тираном, как и всякий другой рабовладелец, он умел оставаться в пределах благоразумия и хоть какой-то человечности, что было совершенно чуждо большинству его соседей. Он не испытывал ни малейшего желания отказаться от того, что закон определял как его 'право собственности' по отношению к рабам, как не испытывал желания подарить кому-нибудь свои земли. Заговори с ним кто-нибудь об освобождении негров или хотя бы об ограничении прав рабовладельцев, и он одним из первых выразил бы глубокое возмущение таким 'нелепым и наглым посягательством на его священное право собственности'. Но все же, теоретически требуя всей полноты власти и всех преимуществ, какими обладает неограниченный деспот, он на практике проявлял известную гуманность и благоразумную сдержанность - качества, очень редкие у плантаторов в их взаимоотношениях с рабами.
Эти редкие качества привели майора Торнтона к открытию, совершенно неожиданному для его соседей, - во всяком случае в те годы, о которых я повествую, - а именно: он пришел к заключению, что рабы не могут работать без пищи и что кормить их и предоставлять им приличное жилье так же необходимо, как давать лошадям овес и содержать их в сухой и чистой конюшне.
'Питайтесь как следует и как следует работайте' - было его излюбленным девизом. И, право же, нужно было побывать в Америке, чтобы услышать, что такой девиз - 'нелепость' и обличает в том, кто им руководствуется, глупое и совершенно излишнее благодушие.
Что же касается бича, то майор Торнтон, выражаясь его собственными словами, не терпел его. Не то чтобы он не считал себя вправе им пользоваться, - нет, мне однажды пришлось слышать, как он ответил миссионеру, позволившему себе какое-то осторожное замечание по этому щекотливому вопросу, что он имеет такое же право высечь своего раба, как съесть свой обед. Но нельзя все же не отметить, что майор Торнтон, то ли из чувства гуманности, то ли по какой-нибудь другой причине, прибегал к плети очень редко - разве что был уж очень разгневан. За все время, что он был моим хозяином, то есть на протяжении почти двух лет, я припомню не более дюжины таких экзекуций. Если кто-либо из его рабов совершал проступок, считавшийся в тех условиях тяжелым, - например, повторные кражи, попытка к бегству, отказ от работы, дерзость, неповиновение, - майор Торнтон продавал его. И - странная непоследовательность, которую нередко приходится наблюдать, - этот столь гуманный человек, который не терпел у себя на плантации бичевания раба, не задумываясь готов был оторвать этого раба от жены и детей и выставить на продажу, зная, что он может попасть в руки самого жестокого хозяина.
Мысль о том, что нас могут продать, всегда жила в нас, принуждая к труду и безоговорочной покорности, и действовала не менее сильно, чем на других плантациях плеть.
Всем нам отлично было известно, что таких хозяев, как майор Торнтон, найдется не много. Одна мысль о том, что нам придется променять наши хорошенькие и опрятные хижины, нашу обильную пищу, добротную, своевременно выдаваемую одежду и мягкое обращение, к которому мы привыкли в Окленде, на грубость и полуголодное существование, которое ожидало нас у большинства других владельцев, - одна эта мысль приводила нас в ужас. Майор Торнтон прекрасно понимал это и умело поддерживал в нас этот благодетельный страх, раза два в году осуществляя на деле угрозу продать провинившегося раба.
Умел он также возбуждать наше рвение при помощи мелких подарков и наград. Если наше дневное задание было выполнено, он никогда не позволял себе возлагать на нас добавочную работу и поддерживал в нас бодрость, разрешая свободно распоряжаться временем, как только бывал выполнен урок. Все же мы даже в свободное время лишь с большими предосторожностями решались ступить на территорию соседних плантаций: по горькому опыту мы знали, что ближайшие к нам рабовладельцы с единодушием, достойным таких людей, как они, не решаясь открыто проявить свою неприязнь к майору, пользовались всяким удобным случаем, чтобы выместить свою злобу против него на его рабах. Да будет мне разрешено по этому поводу привести один эпизод, участником которого мне пришлось быть; он может послужить не только яркой иллюстрацией виргинских нравов, но и доказательством следующего неоспоримого положения: там, где закон способствует угнетению одной части населения, он редко пользуется уважением и остальной части этого населения.
Одним из ближайших соседей майора Торнтона был капитан Робинсон, человек, с которым у майора происходили частые столкновения.
Однажды в воскресное утро, проходя по дороге, ведущей к Окленду, я повстречался с капитаном Робинсоном, который ехал верхом в сопровождении слуги. Капитан остановил меня и спросил, не я ли накануне принес ему письмо от 'этого подлого мошенника Торнтона', касавшееся ограждений болотистых участков. Я ответил, что действительно накануне принес письмо, в котором говорилось о разграничении участков, и передал его управляющему.
- Хорошее письмецо, нечего сказать! - воскликнул капитан. - А знаешь ли ты, паршивец, что если б мой управляющий знал свои обязанности, он спустил бы с тебя штаны и всыпал бы тебе за труды сорок ударов плетью?
В ответ я позволил себе заметить, что всего-навсего передал послание хозяина, и несправедливо будет счесть это за провинность.
- Заткни глотку, заткни свою поганую глотку, мерзавец! - заорал он. - Я научу и тебя и твоего хозяина, как оскорблять джентльмена! Том! Подержи-ка этого проходимца, пока я выколочу пыль из его новенькой куртки!
Спеша выполнить приказание, верный слуга Том соскочил с лошади и сгреб меня в охапку. Я энергично сопротивлялся, да и сил у меня было больше, чем у противника, так что я справился бы с ним без особого труда, если б на помощь слуге не поспешил его хозяин. Их было двое против меня одного. Общими усилиями они повалили меня наземь и, сорвав с меня куртку, связали мне руки. Затем, снова вскочив в седло, капитан осыпал меня градом ударов, пока не сломался его хлыст. Удовлетворив свою ярость, капитан пришпорил коня и умчался. Том последовал за ним, даже не подумав развязать меня.
Когда они скрылись из виду, я принялся искать свою куртку и шляпу. И то и другое исчезло. Утащил ли их слуга или хозяин - мне так и не удалось узнать.
Мой хозяин, узнав о происшедшем, пришел в бешенство. Первым побуждением его было вскочить на лошадь, отправиться к капитану Робинсону и потребовать у него объяснений. Но он вспомнил, что на следующий день назначено совещание окружного суда, на котором должны были разбираться важные для него вопросы. Он будет иметь возможность повидаться там со своим поверенным и посоветоваться с ним. И, подумав еще немного, майор решил, что вообще благоразумнее будет отложить разговор с капитаном, пока он полностью не выяснит, каково отношение закона к этому вопросу.
На следующий день мистер Торнтон взял меня с собой в город, и мы направились прямо к поверенному, которому я изложил дело во всех подробностях. После этого майор спросил, какого удовлетворения он вправе требовать, согласно закону.
Адвокат ответил, что закон в этом вопросе вполне ясен и наказание, которое должен понести обидчик, несомненно достаточное.
- Нередко встречаешь людей, - заметил адвокат, - которые ничего в этом деле не смыслят и потому готовы утверждать, что в странах, где существует рабство, закон не ограждает раба от насилий со стороны свободных людей. Им представляется, что в рабовладельческих штатах свободный гражданин вправе отстегать любого раба. Они глубоко ошибаются или намеренно делают вид, что ничего не понимают. Закон подобного произвола не допускает: свою защиту он простирает одинаково как на свободных, так и на рабов, с этой точки зрения не делая никакого различия. Если насилию подвергнется свободный, он вправе предъявить к обидчику иск. Если насилию подвергся раб, иск за него предъявляет его законный покровитель и защитник - хозяин. Итак, майор Торнтон, дело совершенно ясно: вы вправе предъявить иск к капитану
