Утром и вечером все мы сбегались к дому, спеша узнать, как он себя чувствует. Горе закрадывалось в сердце и отражалось на наших лицах, когда раздавался неизменно печальный ответ: 'Улучшения нет!'
К женщинам в Окленде всегда относились бережно, щадя их слабость, чего никогда не бывало на других плантациях. И вот теперь можно было убедиться, какой благодарностью бывает полна душа женщины и как легко завоевать ее преданность и любовь. Все рабыни на плантации старались каким угодно способом облегчить страдания нашего хозяина. Все они наперебой готовы были исполнять самую неприятную работу. Вряд ли кто-либо другой был во время болезни окружен такой бережной заботой и вниманием, как майор Торнтон. Однако все наши старания, заботы и горе оказались бесплодными. Лихорадка овладела больным со всей силой и с каждым днем словно находила новый незащищенный участок в его крепком организме. Силы больного таяли. Прошло всего десять дней, и нашего хозяина не стало.
Узнав о его смерти, мы молча переглянулись. Глубокое отчаяние отразилось на всех лицах. Осиротевшая семья, которую смерть лишила последней опоры, не могла бы пережить большего горя. Мужчины плакали, женщины испускали душераздирающие вопли. Старуха-кормилица, некогда вырастившая Торнтона, не поддавалась никаким утешениям. Да и было ей о чем горевать! После смерти отца майора Торнтона она была продана, и вырученные деньги пошли на покрытие долгов покойного. Но майор Торнтон выкупил ее на первые же деньги, которые ему удалось отложить, назначил ее домоправительницей и окружил самой нежной любовью. Зато и она любила его, как собственное дитя, и оплакивала 'своего дорогого сына Чарли', как она называла его, страстно рыдая, словно женщина, потерявшая единственный плод чрева своего.
Все мы участвовали в похоронах и проводили нашего господина до последнего его жилища. Глухой стук земли, ударяющийся о крышку гроба, мучительно отзывался в наших сердцах, и когда церемония закончилась, мы долго еще продолжали, плача, стоять вокруг его могилы. Горе наше было неподдельным - этому легко поверить: ведь оплакивали мы самих себя.
Майор Торнтон не был женат и не оставил детей, за которыми закон признал бы право на наследование. Не знаю, являлась ли у него мысль о необходимости составить завещание. Быстрота, с которой его настигла смерть, во всяком случае не дала ему времени осуществить это намерение, даже если оно и было. Все его владения стали достоянием целой своры дальних родственников, к которым, как мне всегда казалось, он не питал особенно нежных чувств. Мне ни разу не приходилось видеть никого из них в Окленде, и, насколько хватало памяти у остальных рабов, никто из этих 'кузенов' не навещал майора Торнтона при его жизни.
И вот мы перешли в собственность людей, не имевших о нас никакого понятия и неизвестных нам.
Все эти 'законные наследники' были столь же бедны, сколь и многочисленны. Поэтому они крайне торопились превратить в деньги все имущество усопшего с тем, чтобы как можно скорее произвести между собой дележ.
В самый короткий срок было получено разрешение не то суда, не то какого-то другого учреждения, и расклеенные повсюду объявления оповестили население о предстоящей распродаже рабов умершего майора Торнтона. Аукцион должен был состояться в здании окружного суда.
Все необходимые приготовления были поручены агенту, временно управлявшему поместьем по доверенности наследников.
Наследники сочли за лучшее не ставить нас в известность о предстоящих событиях, и все хранилось в строжайшей тайне из опасения, что кто-нибудь из нас решится бежать.
Накануне аукциона нам неожиданно приказали собраться. Здоровых мужчин и женщин сковали цепью и надели на них наручники. Несколько стариков и маленьких детей погрузили на тележку. Остальных - мужчин, женщин и детей - всех вперемежку, погнали вперед, как скот. Три здоровенных парня верхом на лошадях, держа в руках обычные длинные бичи, исполняли одновременно роль погонщиков и проводников.
Я не стану рассказывать о нашем горе. Мне не хочется повторять повесть, всем давно известную. Кому не приходилось слышать о торговле невольниками, происходящей на африканском побережье? Чье сердце не обливалось кровью при описании отчаяния и ужаса несчастных похищенных жертв? То же самое происходило сейчас с нами. Многие из нас родились и выросли в Окленде, и все видели в нем родной дом, нет, более того - крепкое убежище, где мы были ограждены от оскорблений и несправедливых нападок. Нас лишали этого приюта, не дав даже приготовиться к такому изгнанию, и скованными гнали на невольничий рынок, где нам предстояло быть проданными с торгов тому, кто предложит наивысшую цену.
Следует ли поэтому удивляться, что мы двигались, не проявляя особой поспешности? Если бы мы покидали Окленд по собственной воле, уходя оттуда в поисках счастья, то и тогда нам нелегко было бы порвать узы, связывавшие нас с этим домом. Каково же должно было быть нате горе, когда приходилось оставить Окленд при таких тяжелых обстоятельствах?
Но ни слезы мужчин, ни вопли женщин, ни крики несчастных, насмерть испуганных детей не могли нам помочь. Наши стражи щелкали бичами и смеялись над нашим отчаянием. Наш печальный поезд медленно продвигался вперед, и многие из нас взглядом, полным тоски, прощались с давно знакомыми местами.
Мы молчали, и наши печальные и мрачные размышления нарушали только проклятия, окрики и грубый хохот погонщиков этого людского стада.
Ночевали мы у дороги. Погонщики по очереди то спали, то несли охрану. На следующий день мы добрались до места, где. должна была происходить продажа.
Аукцион начался в назначенный час.
Народу было немного, и покупатели не проявляли особого пыла. Среди присутствующих было много соседей нашего умершего хозяина. Один из них вслух заметил, что мы, в общем, здоровенный народ, но он лично ни за что не купил бы раба с плантации Торнтона. Майор-де совершенно испортил их своим баловством: достаточно одного такого парня, чтобы посеять смуту и недовольство в целом округе. Эта речь, вызвавшая громкое одобрение присутствующих, произвела то самое действие, на которое и рассчитывал оратор.
Аукционист добросовестно выполнял свои обязанности. Не щадя красноречия, он восхвалял наше прекрасное сложение, отличное здоровье и несомненную работоспособность.
- Что же касается чрезмерно снисходительного отношения, к которому они приучены, - сказал он в заключение, - то подобающая дисциплина и добрая ременная плетка быстро приучат их к должному повиновению. Так вот, принимая во внимание, как обращается со своими невольниками только что выступавший оратор, - именно ему и следовало бы приобрести рабов майора.
Эта выходка аукциониста вызвала всеобщее веселье. Но оживления в торги она не внесла. Все мы пошли по весьма умеренным ценам. Большинство юношей, детей и женщин было приобретено специально приехавшим работорговцем. С большим трудом удалось сбыть стариков. Кормилица майора Торнтона, которая при его жизни правила всем домашним хозяйством и была в Окленде важной персоной, пошла за двадцать долларов. Ее приобрел какой-то старый негодяй, пользовавшийся печальной славой за свое бесчеловечное отношение к рабам. Когда молоток аукциониста в последний рае опустился на стол, старик многозначительно усмехнулся.
- Надеюсь, - сказал он, - что эта старуха еще в состоянии держать мотыгу. Свои двадцать долларов я из нее выколочу - одно лето она во всяком случае еще проработает.
Несчастная женщина с минуты смерти своего хозяина ни разу даже головы не подняла. Но чувство обиды за то, что ее так дешево оценили, заставило бедняжку забыть свое горе, забыть даже и о тяжкой участи, которая ей предстояла. Повернувшись к своему новому господину, она крикнула ему, что у нее еще достаточно сил и бодрости, и стала уверять его, что из всех покупателей именно он сделал самое выгодное приобретение.
Старик беззвучно рассмеялся. Легко было на его лице прочесть все, что он думал, и угадать, что он решил поймать несчастную старуху на слове.
Несколько человек, наиболее слабых и дряхлых, не могло быть продано за отсутствием покупателей. Они не стоили даже назначенной цены, и никто не надбавил ни цента. Не знаю, какая их постигла судьба.
Торговец, купивший большую часть детей, отказался от участия в торгах на матерей, которые по возрасту своему уже не были способны рожать. Расставание этих несчастных с детьми сопровождалось душераздирающими сценами. Бедные крошки, только накануне покинувшие места, где они родились и росли,
