опустошение и вымирание. Целые округа в Нижней Виргинии постепенно превращаются в пустыню, и такая же угроза нависает над первыми поселениями англо-американцев, которые постепенно возвращаются к своему первоначальному состоянию. Некогда пышные поля теперь покрыты густой и почти непроходимой порослью, которой быстро завладевают лоси и другие животные - первые обитатели этих мест.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Нас загнали во двор тюрьмы, и за нами захлопнулись тяжелые ворота, обитые крупными железными гвоздями. Тогда только принялись отпирать огромные замки на дверях самой тюрьмы. Когда дверь распахнулась, нас без всяких церемоний втолкнули внутрь помещения.
Бледный луч луны скользнул сквозь узкую решетку на окнах, но прошло некоторое время, прежде чем мне удалось хоть что-нибудь различить.
Когда мои глаза немного привыкли к темноте, я увидел, что меня со всех сторон окружают люди. Их было не менее сотни. Мужчины и женщины, большей частью в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, в невообразимой тесноте валялись на голом полу.
При нашем появлении кое-кто поднялся. Нас окружили и засыпали вопросами о том, кто мы и откуда. Казалось, эти люди готовы были радоваться всему, что нарушало однообразие их жизни в заключении. Но мы были так измучены и истощены, что нам было не до разговоров. Мы повалились на пол, и несмотря на гниль и миазмы, насыщавшие окружавшую атмосферу, не замедлили уснуть мертвым сном. Сон - лучшее утешение несчастных, и у него есть то преимущество, что он охотнее смыкает вежды угнетенных, чем угнетателей. Вряд ли кто-нибудь из совладельцев торгового дома 'Братья Сэведж и К°' спал в эту ночь таким глубоким и спокойным сном, каким спала наименее умиротворенная из его новых жертв.
Настало утро, дверь тюрьмы распахнулась, и нам было разрешено бродить взад и вперед по двору, окружавшему наше новое жилище. Нам роздали скудные порции маисовых лепешек - это был завтрак, которым считали возможным накормить нас хозяева, столь же жадные, сколь и богатые.
Закусив, я уселся на землю, внимательно приглядываясь к окружающему. Заключенные собирались небольшими группами - по двое или по трое, иногда и больше. Мужчин было больше, чем женщин, хотя после нашего прибытия эта часть печального сборища значительно увеличилась. Вновь прибывшие явно пользовались успехом, и на них со всех сторон сыпались предложения вступить во временную связь, которая продлится столько времени, сколько суждено пробыть вместе в этой тюрьме. Большинство женщин, которых мы здесь застали, уже успело заключить такого рода брачные союзы.
Все эти легкие увлечения и ухаживания были в полном разгаре, когда вдруг один из присутствующих, молодой долговязый парень с очень забавной физиономией, притащил откуда-то скрипку и после краткого вступления заиграл что-то веселое. Его мгновенно окружила плотная толпа заключенных, которые тут же, разбившись на пары, пустились плясать. Музыкант, все больше увлекаясь, с каждой минутой ускорял темп, а танцоры с хохотом и криком, словно охваченные самым бурным весельем, напрягали все усилия, чтобы следовать его бешеному темпу.
Так и всегда люди, у которых иссякает естественный источник радости, стараются обмануть самих себя, прибегая к искусственному возбуждению. В громадном большинстве случаев - увы! - мы поем и пляшем не потому, что нам так уж весело, а потому, что пытаемся вызвать в себе веселость. Такая внешняя веселость редко является проявлением настоящей радости. Гораздо чаще она служит лишь прикрытием, за которым таятся усталость и боль, мучительный трепет истерзанного сердца.
Не все присутствующие, однако, присоединились к танцующим. День был воскресный, а часть рабов считала грехом плясать не только в воскресенье, но даже и в будни. Более серьезные люди столпились в противоположном углу двора. Все внимание здесь сосредоточилось на молодом негре со спокойным и благообразным лицом. Взобравшись на опрокинутую вверх дном кадку, он вытащил из кармана книжечку псалмов и запел. Голос у него был мягкий, и пение звучало довольно приятно. Кое-кто из собравшихся стал подтягивать, и исполняемый хором псалом почти заглушил пиликанье скрипки, хохот и взвизгиванье танцующих. Я заметил, что некоторые из танцующих бросают задумчивые взгляды в сторону поющих. Пение еще не замолкло, а уже большинство женщин, выйдя из круга танцующих, примкнуло к толпе, окружавшей проповедника.
Допев псалом, молодой негр принялся громко молиться. Он складывал руки и воздымал их к небу. Слова молитвы он произносил с таким жаром и проникновенностью, что ему мор бы позавидовать настоящий священник, обращающийся к своим прихожанам с обитой бархатом церковной кафедры. Слезы текли по щекам многих из слушателей. Вздохи и стенания минутами заглушали голос проповедника. Возможно, что все эти проявления чувств были не вполне искренни. Немало подобных сцен приходится наблюдать в англиканской церкви, и все же здесь эти вздохи и стоны казались проявлением более искреннего чувства - невольной данью красноречию и пылу оратора.
За молитвами последовала проповедь. Она была построена на тексте, взятом из притчи об Иове. Все сводилось к давно известному всем нам призыву - к терпению. Однако, как и все невежественные и неграмотные ораторы, проповедник вскоре потерял нить и стал перескакивать с предмета на предмет, не умея связать их друг с другом. Время от времени все же проскальзывала разумная мысль, но она тут же тонула в целом море нелепостей. Это была какая-то пестрая мешанина из библейских текстов и самых неожиданных собственных умозаключений, но все это произносилось с таким пафосом и жаром, что должно было произвести сильное впечатление на слушателей. В самый короткий срок он довел их до состояния такого возбуждения, которое далеко превосходило возбуждение группы танцующих на противоположной стороне двора. Число последних таяло с каждой минутой, пока, в конце концов, даже и сам музыкант, отложив в сторону скрипку, вместе с последними своими сторонниками не примкнул к рядам поклонников артиста, который так далеко превзошел его в искусстве покорять аудиторию.
Проповедник продолжал говорить, и слова его все чаще прерывались возгласами: 'Господи помилуй!' и 'Аминь!', становившимися все более пронзительными и громкими. Многие из присутствующих в страшном возбуждении - настоящем или, в большой мере, наигранном - бросались плашмя на землю, испуская дикие крики и вой, словно в них вселился дьявол. Так заразительно было это массовое безумие, этот дикий бред, что даже и я, простой зритель, с трудом удержался, чтобы не поддаться ему и не начать вопить, как остальные.
Общее возбуждение дошло до высшей точки, и оратор уже почти обессилел от горячечной жестикуляции, когда вдруг, с неимоверной силой топнув ногой, он провалился в бочку, дно которой пробил этим ударом. Пытаясь выбраться, он налег на край и, опрокинув бочку, во весь рост растянулся на земле в самой гуще своих слушателей.
Это печальное происшествие вызвало внезапный поворот в настроении собравшихся. Крики и стоны сменились раскатами неудержимого хохота, и вместо благоговейного ужаса верную паству охватило неудержимое веселье.
Выбравшись из толпы, скрипач схватил свой инструмент и заиграл что-то очень веселое. Я не припомню сейчас в точности названия этой песенки, но помню, что в музыке звучала явная насмешка над судьбой злополучного конкурента. Все с новым пылом закружились в танце, в то время как проповедник, сопровождаемый немногими оставшимися ему верными сынами церкви, постарался возможно скорее исчезнуть. Пляшущие шумели все громче, и музыкант не выпускал скрипки из рук до тех пор, пока танцующие окончательно не обессилели и уже не были в состоянии шевельнуться.
Люди, родившиеся и выросшие в рабстве, больше походят на детей, чем на взрослых. Их развитию ставятся искусственные препятствия. В интересах хозяина держать их в состоянии отупения. Тирания враждебна всякому умственному и духовному росту: ведь темнота и невежество порабощенных - лучший оплот власти угнетателей.
Я познакомился со многими из заключенных. Мы рассказывали друг другу о пережитых невзгодах. Кое- кто находился здесь уже в течение двух недель, некоторые - еще больший срок. Я заметил, что большинству из них это заключение представлялось подобием праздника. Им нечего было делать, и эта временная праздность казалась им верхом человеческого благополучия. Тот факт, что они находились в заключении, не смущал их: ведь они имели право прогуливаться по двору и черпали в этом утешение. Да и
