даже в глазах рабов. Богатые плантаторы и боятся их и ненавидят, как опасных и вредных хищников. Только своему праву на участие в голосовании обязаны они еще тем внешним уважением, которое проявляют по отношению к ним. Это право, которого богатая аристократия охотно лишила бы их, одно только и служит им защитой. Если б не оно, их давно раздавили бы, растоптали бы ногами, и закон поставил бы их на одну ступень с рабами.
Однажды во время рождественских праздников, в тот год, когда я прибыл в Лузахачи, я стоял в группе других рабов у одного из передвижных кабачков на большой дороге. Люди собрались сюда со всех соседних плантаций и, столпившись у стойки, пили, смеялись, болтали, развлекаясь каждый по-своему. Внезапно мимо нас по большой дороге проехал верхом какой-то человек сомнительного вида и очень плохо одетый. Лицо у него было того мертвенного зеленовато-бледного цвета, которым отличаются полунищие белые в Нижней Каролине. Бока его лошади впали, и ребра выдавались наружу. Она еле держалась на ногах и двигалась вперед только под ударами длинного бича, которым всадник орудовал с изяществом и ловкостью настоящего надсмотрщика.
Я заметил, что все, стоявшие вокруг меня, поклонились ему, когда он проезжал мимо. Что касается меня, то я продолжал стоять не снимая шляпы, так как не видел в этом человеке ничего такого, что способно было бы внушить мне уважение к его персоне. Мне в то время еще не было известно распространенное в Каролине правило поведения, требующее от раба проявления приниженной почтительности к любому свободному человеку. Поэтому я и не счел нужным снять шляпу.
Проезжий оборванец заметил, что я ему не поклонился. Остановив свою клячу, он впился в меня острым взглядом своих маленьких глазок. Цвет моей кожи, видимо, заставил его на мгновение усомниться - уж не свободный ли я человек? Но мое платье и общество, в котором я находился, немедленно же убедили его в том, что перед ним раб. Он спросил, кто я такой, и узнав, что я принадлежу генералу Картеру, двинулся ко мне, размахивая бичом. Подъехав ко мне вплотную, он обратился ко мне с вопросом, почему я не поклонился ему, и тут же, не дожидаясь ответа, несколько раз хлестнул меня по плечам.
Негодяй был явно пьян, и первым моим побуждением было вырвать из его рук бич, но я не дал воли своему гневу. Хорошо, что я сдержался: любая попытка сопротивления белому человеку, даже если он пьян, согласно 'справедливым и равным для всех' законам Каролины, может стоить жизни сопротивляющемуся, если он - раб.
Я узнал, что этот проходимец был одно время управляющим какой-то плантацией, но его выгнали за мошенничество. После этого он открыл кабачок где-то за полмили отсюда. Этот кабачок, как он рассказал владельцу ларька, у которого мы стояли, посещался гораздо меньше, чем он ожидал, и он, нападая на меня, стремился, видимо, выместить на ком-нибудь свою пьяную злость и досаду. Звали его Христи. Он был в родстве с мистером Мартином, но недавно между ними произошло столкновение, после которого они окончательно поссорились. Христи, как мне рассказали, ударил Мартина кинжалом, а Мартин выстрелил в него из своей двустволки.
Не ограничиваясь этим выстрелом, мистер Мартин умудрился еще более жестоко отомстить своему родственнику и бывшему приятелю: он принял меры к полному прекращению меновой торговли рисом, виски и хлопком между Лузахачи и кабачком мистера Христи. Не лишне упомянуть, что все расходы по этой торговле, неведомо для себя, нес генерал Картер.
Узнав все это, я пришел к заключению, что торгаш в какой-то мере в моих руках, и решил отомстить ему за нанесенные мне удары. Правда, я должен был для этого взять на себя роль доносчика и соглядатая. Но что делать - у раба нет других средств, чтобы покарать обидчика.
Сразу же по возвращении домой я явился к управляющему и под большим секретом рассказал ему, что кабатчик Христи скупает у рабов краденое, рассчитываясь с ними водкой.
Мистер Мартин ответил, что ему об этом давно известно и он обещает мне пять долларов, если я помогу ему поймать Христи с поличным. Мы быстро договорились, и вскоре затем я в одну прекрасную и довольно светлую ночь направился к кабачку Христи, неся на плечах тюк хлопка, выданный мне по распоряжению управляющего.
Христи сразу узнал меня и рассыпался в шутках, вспоминая, как отхлестал меня. Стараясь не возбудить его подозрений, я делал вид, что хохочу над этим так же весело, как он.
Христи охотно согласился обменять мой хлопок на виски, считая виски по доллару за кувшин.
Через несколько дней я вторично отправился к нему; на этот раз мистер Мартин и один из его друзей притаились в таком месте, откуда им сквозь щели все было видно и слышно.
Одним из самых тяжких преступлений в Каролине считается покупка у раба краденого риса или хлопка. Мистера Христи судили, признали виновным и приговорили к штрафу в тысячу долларов и годичному заключению в тюрьме. Уплата штрафа разорила его дотла, и мне больше не пришлось слышать о нем.
Среди присяжных, вынесших ему приговор, было несколько человек, которых подозревали в том, что они занимались теми же делами, что и Христи, но страх и алчность, а также желание избавиться от конкурента заставили этих негодяев громче всех требовать его осуждения.
Мистер Мартин был очень доволен мною. Он полагал, что я теперь охотно буду продолжать таскать для него каштаны из огня. Он решил использовать меня как соглядатая и доносчика. Дело известное: в крупном, как и в мелком, тирания всегда опирается на организованную систему доноса и сыска, при которой самые разложившиеся элементы среди угнетенных становятся орудием в руках угнетателей.
Расположение и снисходительное отношение управляющего способны значительно облегчить ярмо раба. Понятно поэтому, что такое расположение представляет большой соблазн. Впрочем, средства, которыми пользуются угнетатели, к сожалению, таковы, что даже тысячи людей, считающихся свободными, готовы в любую минуту, совершая любые гнусности, помогать тиранам в их борьбе против самых священных прав их сограждан…
Надеясь воспользоваться расположением мистера Мартина в добрых целях, я тщательно скрывал от него, какое отвращение у меня вызывают обязанности, которые я внешне охотно соглашался взять на себя. Не раз, в то время как он был убежден, что я предан ему душой и телом, я мешал осуществлению его планов, успевая предупредить тех, кого он рассчитывал поймать с поличным.
Мистер Мартин, хотя в его руках и была безраздельная власть над судьбами сотен людей, был человек крайне невежественный и к тому же неумный. Будь он наблюдательней, он легко мог бы разгадать мои уловки. Но я так хорошо разыгрывал свою роль, что доверие его ко мне росло с каждым днем. Я вскоре имел случай в
Однажды, приехав в поле, где я работал вместе с другими, он нашел, что работа двигается недостаточно быстро. Подозвав надсмотрщика за нашей группой рабов, он выхватил из его рук бич, служивший символом его власти и одновременно орудием для поддержания ее. Хлестнув меня им раз двадцать или тридцать (таков был обычай в подобных случаях), мистер Мартин вручил мне бич, заявив, что назначает меня надсмотрщиком; тут же он приказал мне проявить свое умение обращаться с
Все сельские работы в Каролине всегда производятся под наблюдением надсмотрщика, выбранного управляющим из числа рабов. Сами управляющие, заразившись от своих господ ленью и жаждой роскоши, не желают утомлять себя чрезмерным трудом и разъезжать по полям, наблюдая за ходом работ, особенно в периоды большой жары. Рабов распределяют по группам. Каждая группа поручается надсмотрщику, назначенному на этот пост за подлое умение пресмыкаться перед управляющим и готовность, с которой он спешит предать любого из своих товарищей. Надсмотрщик облечен такой полной и неограниченной властью, какой обладает разве только сам хозяин. Он получает удвоенный рацион, сам не работает, и единственной его обязанностью является наблюдение за группой рабов, среди которых он расхаживает, вооруженный своей грозной плетью.
Стоит показаться управляющему - и все надсмотрщики собираются вокруг него: каждый из них отвечает за работу небольшой группы рабов, и для того, чтобы он твердо знал, как обращаться с подчиненными его власти неграми, самому надсмотрщику прежде всего дают почувствовать плеть, которой ему в дальнейшем надлежит пользоваться.
Если управляющий, как правило, всегда злоупотребляет своей неограниченной властью, то надсмотрщик в этом отношении заходит еще много дальше. Он в точности подражает вызывающим манерам и надменному тону своего повелителя, и значение его возрастает особенно от того, что он постоянно
