никакого основания. Какое право имеют эти штаты называться 'свободными' после того, как они заключили с южными рабовладельцами соглашение, обязывающее их возвращать этим насильникам каждого несчастного беглого раба, нашедшего приют на территории северных, 'свободных' штатов? Добрые граждане свободных штатов сами не владеют рабами, - о, разумеется, нет! Рабство - они признают это - возмутительная вещь! У них нет рабов… Они довольствуются ролью судебных исполнителей и ловцов в помощь тем, кто рабами владеет.
Мой хозяин, - оказывается ведь, что и в свободном городе Нью-Йорке я должен был попрежнему так называть его, - мой хозяин крепко держал меня за одну руку, а сопровождавший его приятель - за другую. Они называли меня по имени, а я, совершенно растерявшись от неожиданности, даже не понимал, что с моей стороны глупо отзываться на это имя или даже показывать, что оно мне знакомо.
Вокруг нас начал собираться народ. Когда в толпе узнали, что меня задержали как беглого раба, кое-кто стал выражать возмущение тем, что какие-то господа позволяют себе подвергать белого человека такому насилию. Они были, повидимому, твердо убеждены, что, не нарушая закона, можно подвергать насилию только одних негров. Да, таковы ловкость и умелая пропаганда, применяемые тиранами, что даже люди, мнящие себя свободными, попадаются на их приманку, и нет такого предрассудка, порожденного, как и все предрассудки, невежеством и самодовольством, которого бы они не сумели обернуть в свою пользу.
Хотя некоторые из присутствующих и не скупились на сильные выражения, все же никто из них не сделал попытки освободить меня, и меня поволокли к тому самому зданию ратуши, которым я так недавно восхищался. Меня провели в зал, где заседал магистрат. Были заданы кое-какие вопросы. На них было отвечено. В чем-то присягали. Что-то записывали. Составлялись какие-то акты.
Я не успел еще прийти в себя от потрясения, вызванного арестом; весь этот трибунал со своим штатом констеблей и судей представлял грозную опасность для такого неискушенного человека, как я. Я даже толком не мог разобрать, о чем шла речь. Насколько я все же припоминаю, магистрат отказался вынести какое-либо решение и постановил только, чтобы я был помещен в тюрьму и оставался там до тех пор, пока дело обо мне не будет передано в другую судебную инстанцию.
Был подписан приказ об аресте. Ко мне подошел судебный чиновник, на которого была возложена обязанность препроводить меня в тюрьму.
Зал был переполнен людьми, которые проникли сюда с улицы вслед за нами.
Когда мы вышли, вокруг нас сразу снова собрались люди. Но выражению их лиц и по возгласам, несшимся с разных сторон, я мог судить, что если я сделаю попытку бежать, эти люди несомненно благоприятно отнесутся к моему побегу.
В первые минуты я вел себя по отношению к сопровождавшему меня судебному чиновнику совершенно покорно. Однако, пройдя несколько шагов, я внезапно резким движением освободился от его руки, державшей меня за плечо, и врезался в толпу, которая расступилась и пропустила меня. Я слышал позади себя крики и шум, но в мгновение ока пересек окружавший ратушу сад и, перебежав через тянувшуюся вдоль него улицу, завернул в какой-то узкий и извилистый переулок.
Прохожие с удивлением глядели на человека, бегущего мимо них. Послышался даже крик: 'Держи вора!…' Кое-кто пытался остановить меня, между том как я, сворачивая с одной улицы в другую и увидев наконец, что никто уже не преследует меня, умерил шаг и спокойно пошел дальше.
Не законам, существующим в Нью-Йорке, а лишь доброму отношению обитателей итого города обязан я тем, что мне удалось вырваться на свободу. Законодатели под влиянием корысти и себялюбия идут по ложному пути, но глубокое внутреннее чутье народа почти всегда безошибочно верно.
Случается, правда, что хитроумные наущения людей, продавшихся угнетателям, толкают молодежь или невежественные и разложившиеся круги населения на акты насилия, творимые в угоду тиранам. Однако любовь к свободе естественна для человека, и пламя этой любви в душе простых и бесхитростных людей горит не менее ярко, чем в сердцах мудрецов и героев. Подавить этот благородный огонь удается, только искусственно и
Осматривая в предыдущие дни город, я случайно наткнулся на дорогу, ведущую на север, и теперь пошел в этом направлении, решив отряхнуть с ног моих прах города, в котором я чуть было снова не был повергнут в рабство.
Я провел в пути весь день, и ночью трактирщик, у которого я остановился, сообщил мне, что я нахожусь в штате Коннектикут. В течение нескольких дней я продвигался все дальше и дальше к северу. Кругом виднелись живописные горы и холмы, каких мне еще не приходилось видеть. Строгая и величественная красота этого ландшафта, высокие оголенные скалы и расщелины составляли своеобразный фон, на котором резко выделялась яркая зелень цветущих долин. Все кругом говорило о благосостоянии и любви и труду. Нет неплодородной почвы, если рукам, работающим на ней, свобода придает энергию и силу!…
Мне было известно, что Бостон - самый большой морской порт в Новой Англии. Туда я и направлял свои шаги, стремясь покинуть страну, которая была дорога моему сердцу, но законы которой не признавали меня свободным человеком.
Окружающая местность по мере приближения к городу становилась менее живописной. В моих глазах это искупалось красотой прекрасно возделанных полей и домов, выстроившихся вдоль дороги, так что окрестности города походили на огромный поселок. Раскинувшийся вдали на холмах город своей огромной массой заслонял горизонт.
Перейдя по мосту через широкую реку, я вступил в город. Я шел не останавливаясь: слишком дорога была мне свобода, чтобы рисковать ею из-за праздного любопытства. В Нью-Йорке уличная толпа освободила меня - в Бостоне уличной толпе могло вздуматься снопа обратить меня в рабство…
Так быстро, как только было возможно, я пробирался по узким и извилистым улицам к порту.
Много кораблей, лишенных снастей, гнило в доках. После некоторых поисков мне удалось найти корабль, готовый к отплытию в Бордо. Я предложил свои услуги в качестве матроса. Капитан задал мне несколько вопросов и от души посмеялся над моим видом растерянного деревенского юноши. В конце концов он согласился принять меня на половинную плату. Он дал мне деньги за месяц вперед, а второй помощник капитана, красивый молодой человек, который с явным сочувствием отнесся к моей беспомощности в городских условиях, отправился со мной в город и помог мне купить одежду, подходящую для путешествия.
Через несколько дней погрузка закончилась, и корабль был готов к отплытию.
Настала долгожданная минута: корабль отвалил от пристани и, лавируя между бесчисленными островками и мысами, загораживающими бостонскую гавань, оставил за собой укрепленный замок и маяк, спустил лоцмана и, подняв все паруса, подгоняемый попутным ветром, вышел в открытое море.
Стоя на баке, я смотрел в сторону земли, казавшейся тоненькой полоской на горизонте. Словно громадная тяжесть свалилась с моей души. Разбились мои цепи, я чувствовал себя свободным… Глядя на берег, быстро уходивший из поля нашего зрения, я ощущал, как в душе разгорается пламя, как она исполняется глубоким презрением - презрением, смешанным с сознанием безопасности.
Прощай, страна моя! - таковы были мысли, родившиеся в моем мозгу, и слова, готовые сорваться с моих уст… И какая страна!… Страна, считающая себя - и требующая, чтобы весь мир считал ее, - оплотом свободы и равенства и в то же время находящая возможным держать огромную часть своего народа в самом нестерпимом и безнадежном рабстве.
Прощай, страна моя! Поистине, великой благодарностью обязан я тебе! Земля тирании и рабства, шлю тебе последнее прости!
А вы, пенистые и бурные волны океана, приветствую вас! Вы - живое воплощение свободы. Приветствую вас, как братьев! Ведь теперь и я свободен наконец! Свободен!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
