Все эти недоразумения, семейный разлад и скука, по словам миссис Томас, усиливали приступы лихорадки, которые мучили ее со времени приезда на Юг и быстро подточили ее здоровье. Ближайшие соседи жили на расстоянии нескольких английских миль. Немногие жены плантаторов, с которыми миссис Томас познакомилась, предпочитали иметь дело с ключницей-рабыней, чем с белой хозяйкой-северянкой. Все эти дамы были из Виргинии или Кентукки и презирали всяких там янки не меньше, чем тетушка Дина.
Единственным человеком, присутствие которого доставляло миссис Томас радость и утешение, была Касси, к которой она горячо привязалась. Миссис Томас обучила ее разным рукодельям и даже принялась учить игре на рояле - искусство, которым и сама госпожа владела не слишком хорошо, так что вскоре ученица превзошла учительницу.
Так тянулось года четыре, пока миссис Томас не заболела вдруг тяжелой формой желтухи, которая очень быстро свела ее в могилу. На голову несчастной моей Касси с этой минуты снова посыпались страдания и бедствия.
На 'Плоской Горе' она не была больше нужна, и мистер Томас, надеясь как-нибудь вернуть крупную сумму, когда-то заплаченную за нее в Августе, отправил Касси вместе с ее маленьким сыном на продажу в Новый Орлеан.
Среди покупателей оказался некий мистер Кэртис. Он был уроженцем Бостона, из хорошей семьи. Как и многие другие молодые люди из того же города, он рано перебрался в Новый Орлеан. Несколькими годами позже он организовал собственное торговое предприятие. Он был холост и, следуя местным обычаям, сошелся с молодой красивой мулаткой, к которой так сильно привязался, что очень горевал, когда она скончалась, оставив ему маленькую дочь.
Мистер Кэртис стремился к спокойной семейной жизни. Когда боль утраты после смерти его возлюбленной улеглась, он стал посещать склады невольников в поисках другой женщины, которая могла бы заполнить пустоту в его жизни. С этой целью он и купил Касси, красота которой произвела на него сильное впечатление, а также и ее маленького сына.
Все это я сейчас рассказываю спокойно, но ты, читатель, сам вообрази, что я чувствовал, слушая этот рассказ…
Мистер Кэртис не замедлил дать понять Касси, какую роль ей предстояло играть и на какие отношения с ней он рассчитывал. Но, к его большому удивлению, Касси мягко, но с непоколебимой твердостью отвергла все его попытки к сближению. Мистер Кэртис пожелал узнать причину отказа, такого необычного со стороны рабыни. И тогда Касси рассказала ему всю историю нашего брака.
Только любовь Касси ко мне, любовь, подвергавшаяся такому тяжкому испытанию, которому вряд ли подвергается чувство женщины в цивилизованных странах, дала Касси силу сохранить свою верность.
Мистер Кэртис был человеком с тонкой чувствительностью и врожденной деликатностью. Эти свойства не смогла заглушить в нем даже атмосфера разложения, царившая в Новом Орлеане. Ему не была чужда известная романтика. Он не мог не восхищаться постоянством и нежностью, предметом которых желал бы стать сам, но он умолял Касси не приносить в жертву маловероятной возможности встречи с мужем молодость свою и красоту. Он обещал дать свободу ей и ее ребенку, если она согласится принадлежать ему. В конце концов, зная, что она методистка, он решился даже предложить, чтобы союз их был освящен священнослужителем этой секты, и посоветовал ей поговорить с таким священником и узнать его мнение по этому вопросу.
Методисты считают брак между рабом и рабыней, если он освящен одним из пастырей этой общины, таким же действительным перед богом и налагающим такие же обязательства на супругов, как и брак между свободными людьми. Рабы, по мысли методистов, обладают такой же душой, как и белые, но… несмотря на слова евангелия о том, что 'человек да не расторгнет того, что соединено господом', методисты в рабовладельческих штатах подчиняются не столько воле господней, сколько воле людской, и готовы допустить, что супруги, разлученные по воле хозяина или в связи 'с коммерческой сделкой' (другими словами - вследствие продажи одного из супругов), могут вступать в новый брак, который будет считаться столь же действительным - даже и в том случае, если им известно, что первый супруг жив. Священнослужители оправдывают такую чрезмерную терпимость тем, что она-де вызвана необходимостью. 'Эти люди, - говорят служители церкви, - не склонны к холостой жизни и все равно будут вступать в связь с лицами другого пола, так лучше уж такие связи освящать, поскольку помешать им нельзя'.
Подобные аргументы вполне достойны тех, кто ими оперирует, желая объяснить свое согласие на продажу братьев по вере. 'Благочестивые сыны нашей церкви, будем ли мы согласны или нет, все равно продадут раба-методиста'. Подобные рассуждения и в том и в другом случае свидетельствуют больше о желании приумножить число членов своей общины, чем о желании придерживаться своих принципов. Они ближе к лукавству змеи, чем к невинности голубки.
К сожалению, разрешение этого казуистического вопроса выходит за пределы моих малых знаний. Поэтому я воздержусь и не выскажу своего окончательного мнения о нем.
Священник-методист, к которому Касси обратилась, горячо посоветовал ей согласиться на предложение мистера Кэртиса. Он старался убедить ее, что она, принимая во внимание все обстоятельства, может с чистой совестью заключить новый союз, особенно если служитель церкви будет призван освятить его. Их союз при таких обстоятельствах будет угоден богу, хоть люди, возможно, и не вполне одобрят его.
Но, невзирая ни на настойчивость мистера Кэртиса, ни на советы миссионера, Касси оставалась верна мне.
Всякий раз, рассказывала она мне, когда она прижимала к груди своего сына, каждая черта которого напоминала черты его отца, ей казалось, что тайный голос в глубине ее сердца шепчет ей: 'Он жив. Он любит тебя. Не покидай его'.
Такое положение длилось около двух лет. Мистер Кэртис возлагал надежду на время и на то, что его привязанность и уважение будут оценены. Внезапно тяжелый приступ желтой лихорадки чуть не свел его в могилу. И тогда Касси получила возможность доказать, какой глубокой благодарностью она платила ему за бережное и чуткое отношение к ней. День и ночь не отходила она от его постели, ухаживала за ним так, как могла бы ухаживать самая преданная сестра, жена или мать, и, по признанию самих врачей, спасением своей жизни хозяин был обязан ей.
Мистер Кэртис поправился. Он постарел лет на двадцать и физически и духовно. Взгляды и помыслы, которые ему прививали с детства, взяли теперь верх в его душе, по существу честной и доброй, но поддавшейся временным заблуждениям.
Поднявшись с постели, он прежде всего составил акт об освобождении Касси и ее сына. Акт этот, составленный в двух экземплярах, был подписан по всей форме. Кроме того, он назначил Касси за ведение его хозяйства ежемесячное жалованье.
Одновременно с этим он оформил и освобождение своей маленькой дочки Элизы, воспитание которой поручил Касси. Девочка с ранних лет была неразлучна с Монтгомери, и дети были очень привязаны друг к другу.
Когда настала пора дать детям образование, мистер Кэртис отправил их в Новую Англию. Первым был отправлен Монтгомери, а вслед за тем и Элиза, которая благодаря стараниям брата ее отца, мистера Агриппы Кэртиса, была помещена в аристократический пансион для благородных девиц в городе Бостоне.
Проведя года три в колледже в Новой Англии, Монтгомери поступил на службу в нью-йоркскую торговую фирму. Совсем недавно Монтгомери, благодаря щедрости мистера Кэртиса-старшего, получил возможность устроиться самостоятельно и уже завязал кое-какие деловые связи с торговыми фирмами Нового Орлеана.
Жалованье Касси, к которому мистер Кэртис самым добросовестным образом присчитывал еще какие-то проценты, в конце концов составило довольно значительную сумму, давшую ей возможность приобрести в предместье маленький домик. Касси считала себя баловнем судьбы. Единственной еще не осуществившейся мечтой оставалась лишь встреча с любимым мужем.
Внезапно наступило событие, сразу опрокинувшее с таким трудом созданное благополучие.
В Новом Орлеане было получено известие, что мистер Кэртис, уехавший в Бостон по делам и плывший на пароходе вверх по Огайо, был тяжело ранен при взрыве парового котла. Несколько дней спустя стало известно, что он скончался.
