Как раз к этому времени Монтгомери начал в Нью-Йорке разворачивать самостоятельные деловые операции. Элиза вес еще находилась в бостонском пансионе. Ее всегда считали там единственной дочерью богача Кэртиса, крупного новоорлеанского негоцианта, и его законной жены, испанской креолки, якобы умершей вскоре после рождения девочки. Красивая девушка, в которой видели богатую невесту, а в будущем наследницу большого состояния, вращалась в аристократическом кругу. Ей даже делали предложения молодые люди из лучших семейств города. Но Элиза оставалась холодна к этим ухаживаниям: с самого раннего детства сердце ее безраздельно принадлежало нашему сыну - Монтгомери.
Как только стало известно о смерти отца Элизы, отношение к девушке резко переменилось. Известие о смерти привез достославный Грип Кэртис, который при первых же слухах о несчастии, поразившем его брата, направился в Питтсбург, откуда вернулся, привезя печальную новость.
Элиза вся отдалась боли утраты. Но именно в эти тяжелые дни стало заметно странное пренебрежение к ней школьных ее подруг. Они стали относиться к Элизе как к парии или зачумленной, и владелица пансиона в письменной форме объявила ей, что не может долее терпеть присутствия Элизы в своем учебном заведении: там только что узнали, что она вовсе не законная дочь мистера Джемса Кэртиса, а презренное дитя рабыни, в жилах которой течет кровь африканцев. Это было тягчайшим преступлением в глазах не только соучениц Элизы, но прежде всего их мамаш. Особое возмущение высказала некая миссис Хайфлайер, дочь торговца сальными свечами, в молодости ставшая супругой владельца бакалейной лавки, торговавшего одновременно и водкой, а впоследствии нажившего большое состояние на винокурении. Он купил дом на Бэкон-Стрит и мечтал быть принятым в лучшем бостонском обществе. Его почтенная половина не могла стерпеть и мысли, что ее дочь может быть загрязнена соприкосновением с девушкой, в жилах которой течет смешанная кровь, плодом незаконного сожительства, с дочерью рабыни, какой была несчастная Элиза. Существовала ведь в городе школа для 'цветных', - так почему же ее не отправили туда?
Мистер Грип Кэртис между тем, выдавая себя за единственного наследника своего умершего брата, лицемерно разыгрывал в высшем бостонском обществе, куда прежде сам ввел Элизу, целую комедию. С видом оскорбленного достоинства он намекал, что сам в свое время был обманут, а теперь его братский долг велит ему обходить молчанием 'слабости', как он это называл, своего покойного брата. Когда же племянница, изгнанная из школы, бросилась к нему за помощью, Грип Кэртис, не задумываясь, прогнал ее, осыпая самыми грубыми и бесстыдными ругательствами. Владелец модного пансиона, где Элиза жила и столовалась, сразу же присоединил свой голос к воплям негодования, которые испускали его постояльцы, или, вернее сказать, постоялицы, так как мужчины проявили все же большую терпимость. Ввиду того, что почтенные дамы грозили выехать, если Элиза не будет изгнана, хозяин приказал ей немедленно оставить его дом. Бедной девушке, вероятно, пришлось бы ночевать под открытым небом, если бы ее не пожалела безвестная бостонская модистка, которую Элиза когда-то поддержала в тяжелую минуту. Молодая женщина дала несчастной и тяжело потрясенной девушке приют, рискуя при этом восстановить против себя все изысканное общество и потерять большинство своих заказчиц.
Элиза немедленно сообщила о постигшем ее горе своему другу Монтгомери, который, как я уже говорил, находился в это время в Нью-Йорке. И Монтгомери поспешил к ней на помощь в Бостон.
Встретившись с мистером Агриппой Кэртисом на Стэйт-стрит в час, когда дельцы спешили на биржу, Монтгомери ясно и просто высказал ему свое мнение о его поступках. Почтенный джентльмен, ибо так его называли в Бостоне, хотя там и ходили слухи о том, что фирма 'Кэртис, Сэвин, Бирн и К°', совладельцем которой, он был, положила начало своему благосостоянию, участвуя в операциях на южных невольничьих рынках, вместо оправданий, презрительно заявил, что не намерен выслушивать поучений от негритянского бродяги, от сопляка, от сына… Монтгомери, не дав ему договорить, сбил его с ног, а затем избил тростью, услужливо протянутой ему кем-то из окружавшей его толпы, которая выражала при этом шумное одобрение. Агриппа Кэртис не пользовался в городе особой любовью. Грип пожаловался в полицию, и Монтгомери был вызван туда и оштрафован на двадцать долларов.
Грип Кэртис, неудовлетворенный таким исходом, предъявил через суд иск, требуя возмещения убытков в сумме десяти тысяч долларов. Грип надеялся таким путем задержать Монтгомери в тюрьме, так как некому было внести за него залог.
Но попытка его не удалась, и Монтгомери был выпущен на свободу.
Освободившись от последствий этого дела, Монтгомери собирался уже вернуться в Нью-Йорк и увезти с собой Элизу, но в это время она получила письмо из Нового Орлеана от адвоката Джильмора, который долгое время состоял поверенным в делах мистера Джемса Кэртиса. Мистер Джильмор в своем письме спешил сообщать мисс Элизе, что, в связи с урегулированием разных дел, ее присутствие в Новом Орлеане крайне необходимо. Мистер Джильмор просил Элизу приехать незамедлительно и счел даже нужным приложить к письму чек, который должен был обеспечить все путевые издержки.
По прибытии в Нью-Йорк Монтгомери нашел у себя подобное же письмо, адресованное ему.
Ни Монтгомери, ни Элиза не имели ни малейших оснований усомниться в искренности и порядочности мистера Джильмора. Оба они знали его как представительного старого джентльмена с круглым, приветливым лицом и седой шевелюрой, к которому мистер Джемс Кэртис относился с полным доверием. Не было ничего невероятного в том, что мистер Джемс Кэртис оставил какие-нибудь распоряжения, касавшиеся их. Монтгомери и Элиза поэтому сочли вполне возможным, что их присутствие в Новом Орлеане и в самом деле крайне необходимо. Ввиду того, однако, что Монтгомери нужно было еще закончить кое-какие дела, он отправил вперед Элизу, которую проводил в Бостоне до пристани и усадил на пароход. Сам он намеревался выехать вслед за ней, как только представится возможность.
Элиза прибыла в Новый Орлеан, повидимому, почти одновременно со мной и прямо с пристани поехала к Касси.
Дня через два Касси направилась к мистеру Джильмору, чтобы сообщить ему о приезде Элизы, а также узнать от него, какие распоряжения были оставлены мистером Кэртисом в пользу его дочери. Покойный мистер Джемс Кэртис несколько раз говорил Касси и повторил ей перед своим отъездом из Нового Орлеана, что им сделаны такие распоряжения, очень благоприятные для Элизы, а также и для Монтгомери и его матери. Мистер Джильмор, однако, не дал ей никакого прямого ответа. Он настаивал, чтобы Элиза лично на следующий же день в назначенный час явилась к нему.
Элиза отправилась к мистеру Джильмору, но назад не вернулась. Касси провела очень беспокойную ночь, а наутро собралась сама отправиться к мистеру Джильмору, как вдруг какой-то мальчуган-негр принес ей записку от Элизы. В этой записке, наспех, дрожащей рукой набросанной на вырванном из книги листке бумаги, Элиза писала, что адвокат насильственно задержал ее у себя, заявив, что она его собственность. По его словам, он купил ее у недавно прибывшего из Бостона мистера Агриппы Кэртиса, выдававшего себя за единственного наследника своего умершего брата и поэтому рассматривавшего Элизу как часть доставшегося ему имущества.
Касси, в ужасе и возмущении, задавала себе вопрос, что сейчас предпринять, когда внезапно распахнулась дверь, и в комнату вступил сам мистер Агриппа Кэртис, в сопровождении своего бостонского поверенного в делах, а также мистера Джильмора и нескольких рабов-негров. Почтенный бостонский негоциант явился к ней с целью вступить во владение домом и всем имуществом, как частью оставшегося после его брата наследства.
У Касси на руках не было никаких документов, свидетельствовавших о том, что она получила свободу. Акты об освобождении вместе с другими бумагами оставались на хранении у плута и мошенника Джильмора. Ей грозила почти неминуемая опасность снова оказаться в рабстве, если бы мы с Кольтером случайно не очутились на месте и не пришли бы ей на помощь.
Все это в общих чертах рассказала мне Касси в первый день после нашей встречи, И лишь позднее, когда мы несколько успокоились, она повторила мне все уже во всех подробностях.
Наконец-то - господи милосердный! - я мог прижать к своей груди мою дорогую, мою верную жену.
Но сын мой, но Элиза, которую Касси оплакивала, как родную дочь!
Несчастная девушка, попавшаяся в западню, и Монтгомери, рискующий, что его также обманом могут завлечь в ловушку! Что предпринять? Как их спасти? Я не знал, на что решиться.
Я обратился снова за советом к Кольтеру и был искренне обрадован, встретив с его стороны не только горячее сочувствие, но и твердую решимость помочь нам. Он был в восторге, по его словам, что ему
