Но Виллему вынесла. И Доминик отметил это про себя. Ее протяжный восторженный стон поведал ему, как она отнеслась к его поцелую. Ее пальцы играли с его длинными волосами, ноги беспокойно ерзали… Он понял, что зажег в ней чувства, которые не следовало выпускать наружу. Как он после этого сумеет устоять перед ней? Оттолкнуть ее? Доминик был очарован, околдован, пленен ею. Он сам же разрушил хлипкую стену, отделявшую их друг от друга. Смогут ли они когда-нибудь вновь возвести ее?
— Что нам делать, Виллему? — прошептал он ей на ухо.
— Не знаю. — Она не отнимала губ от его шеи.
— Ты должна знать. Ведь на карту поставлена твоя жизнь! Идем, мы поскачем в Хальмстад! В седле наши чувства успокоятся.
«Боюсь, что ты ошибаешься», — улыбнулась про себя Виллему, но беспрекословно двинулась следом. Доминик шел, расчищая им дорогу; он сгорал от страсти, по всему телу разлилась тяжесть, кровь его бешено стучала. Виллему с опущенной головой следовала за ним.
Когда Доминик помогал ей сесть в седло, у него дрожали руки.
— Мы словно бежим от самих себя, — нетвердым голосом проговорил он. — Я больше не могу сопротивляться, Виллему!
— Мы едем в Хальмстад? — Она прекрасно владела собой.
— Да! И давай не думать о постороннем! Вполне возможно, это та самая шхуна, на которой уехали из Копенгагена наши родные. Мы должны помочь им, пусть это будет нашей единственной целью и нашим единственным желанием.
— Хорошо.
Две безмолвные тени поскакали в западном на правлении. Тем временем в небесах погас последний пожар, и на землю опустился светлый летний вечер.
11
— Будем ехать всю ночь, — сказал Доминик.
— Хорошо, — покорно согласилась Виллему.
Однако вышло иначе. В небольшом селении им пришлось остановиться, чтобы дать отдых лошадям, накормить их и напоить из деревянного корыта около колодца.
— Доминик… неловко доставлять тебе лишние хлопоты, но мне не хочется так безжалостно гнать своего коня.
— Мне тоже.
— Пусть лошади попасутся вон там, возле старой мельницы. А мы пока что отдохнем в трактире. Может, там найдутся две свободные комнаты.
— Хорошее предложение, — признал Доминик.
Они отвели лошадей к заброшенной мельнице, крылья которой напоминали трепещущие на ветру рваные знамена. Домов поблизости не было, сохранились лишь остатки каменной стены.
— Скорее всего, мы здесь никому не помешаем, — сказал Доминик, отпуская лошадей.
— Погоди-ка, послушай! Что это? — воскликнула Виллему.
Они прислушались. В наступивших сумерках видно было только мелькание теней.
— Это отряд конников, — сказал Доминик. — Они прискакали с юга и остановились в селении рядом с трактиром.
— Судя по выкрикам, они пьяные.
— Ты права. Интересно, это шведы… или датчане?
— Датчане? Уже здесь, так далеко?
— Все возможно. Ведь они взяли Хельсингборг. А это совсем близко. Как бы там ни было, они хозяйничают в трактире, и теперь нам там делать нечего.
— Они могут нас увидеть?
— Если мы окажемся на фоне неба, могут. Давай зайдем внутрь мельницы!
Виллему послушно двинулась за ним.
— Скорей всего это датчане, — пробормотала она.
— Я тоже этого опасаюсь. Но мы не в состоянии проверить.
— Как же мы оставим лошадей?
— У них есть свои. Идем скорее! Пьяные солдаты способны на все!
Они укрылись в тени мельницы. Повозившись с замком, Доминик открыл дверь и провел Виллему внутрь.
Там было темно. От кромешной тьмы Виллему показалось, будто она ослепла.
— Дальше не ходи, — предупредил ее Доминик. — Мы не знаем, что там внутри. Не дай Бог, дырка в полу или еще что-нибудь. Я не бывал на мельницах и не знаю, как они устроены.
Они остановились у стены около самой двери. Доминик задвинул засов — теперь сюда никто не войдет. Они были в безопасности.
И наедине друг с другом.
Именно этого они старались избегать.
— Мне кажется, это предопределено свыше. Как бы мы ни противились, судьба все равно сводит нас вместе.
— Разве мы противимся ей? — Доминик криво усмехнулся.
— Во всяком случае, ты.
— Не сказать, чтоб я сильно противился.
— Спасибо тебе за эти слова. — Виллему была тронута.
— Спасибо? — с горечью вскричал Доминик. — Да я одержим желанием уединиться с тобой! Боже Праведный! Чего они от нас требуют?
Крылья мельницы время от времени начинали скрипеть, и звук этот громким призрачным эхом отдавался внутри.
Доминик стоял совсем рядом.
Плечом он касался ее плеча. Бедром — ее бедра. Жар мужского тела. Тело Доминика… Доминик!
«Под платьем у меня ничего нет», — думала Виллему.
Она не могла не отозваться на его близость. По ней пробежала дрожь, вспыхнувшее желание почти лишило ее сил.
«Если я сейчас брошусь в его объятия…»
— Нет! — всхлипнула она и, спотыкаясь, шаря руками по стене, пошла вдоль нее.
— Виллему!
— Оставь меня, я больше не могу! — рыдала она. — Не прикасайся ко мне, я для тебя опасна, ни к чему, чтобы меня считали распутницей. Я долго преследовала тебя, но теперь больше не хочу, я хочу только спать. Хочу проспать тысячу лет! Ты можешь держать себя в руках, а я…
— Тс-с, Виллему, — приглушенным голосом молвил Доминик, он настиг ее и крепко схватил за запястья. — Что ты знаешь о том, как я могу держать себя в руках!
— Пусти меня! — прошептала она. Но он не отпустил.
Руки Доминика… сильные, настойчивые. Его тело, которое она ощущала даже на расстоянии. В висках у Виллему бешено стучало.
Через мгновение она поняла, что Доминик молится.
— Пресвятая Матерь Божья, — с мукой в голосе, горячо шептал он, — Боже Праведный, помогите мне! Не допустите, чтоб я причинил зло своей возлюбленной! Не позвольте мне забыть об опасности, которой она подвергается! Господи, дай мне силы не убить ее своей любовью!
