Виллему была благодарна Доминику, что он не назвал эту любовь грешной. Она не видела никакого греха в их страсти друг к другу.
Она больше не была Виллему. Она была женщиной, созданной для Доминика от начала времен, и могла принадлежать только ему, она трепетала от ожидания. Самка, лань, ожидавшая прыжка…
— Виллему, — взволнованно прошептал Доминик. — У тебя светятся глаза!
— Правда? — словно в опьянении, пробормотала она. — Я думала, они светятся, только когда я сержусь.
Грудь ее разрывали последние рыдания, но внешне этого не было заметно. Она вся горела, ее трясло, сейчас она уступит ему…
— Они пылают мрачным огнем.
— Это отражение огня, который сжигает меня изнутри. Доминик, отпусти меня и беги!
— Почему? Кто решает за нас?
«Он сдался! Господи, помоги нам обоим!»
— Тенгель Злой, от него зависит наша жизнь!
Крылья мельницы вдруг злобно заскрипели, словно предупреждая их об опасности.
Доминик ослабил хватку, Виллему в полуобмороке вырвалась из его рук. Кровь у нее стучала так, что, казалось вот-вот лопнут сосуды. Тело, горячее и влажное, тосковало по Доминику, готово было принять его.
Виллему не успела сделать и двух шагов, как Доминик был уже рядом, он обнял ее, и она, всхлипнув, обмякла у него в руках. Не помня себя, он опустился перед ней на колени, пылкий, несдержанный, сдавшийся…
Виллему уже ничего не соображала.
Руки Доминика содрали ее платье. Они прикасались к ее телу, она слышала его лихорадочное дыхание, чувствовала его губы на своих губах…
— Не надо! — вырвалось у Виллему.
Доминик видел, что ее трясет. Он начал покрывать поцелуями ее шею и плечи, руки его тем временем старались спустить ей платье, высвободить плечи и грудь.
На мгновение Виллему очнулась от забытья и обнаружила, что пытается нетерпеливо расстегнуть медную пряжку на его поясе. Наконец пояс громко стукнулся об пол, ее платье упало туда же.
«Что мы творим», — мелькнуло у нее в голове, и больше она не думала уже ни о чем.
Доминик прижал ее к стене. Вот когда Виллему ощутила все его пылающее страстью тело. С губ у нее сорвался приглушенный стон, руки беззастенчиво срывали его одежду. Ее плоть, словно обезумев, рвалась ему навстречу. Она чувствовала, что он и сам торопливо помогает ей, она никогда не видела в нем такого нетерпения. Лихорадочно прижимаясь к Доминику, она невольно мешала ему. Оба молчали, Виллему только тихонько всхлипывала. От прикосновения его разгоряченного тела к ее коже у нее потемнело перед глазами. Виллему потеряла последние силы, ноги ее подкосились, и, не понимая, как это произошло, она оказалась лежащей на неструганном дощатом полу мельницы. Доминик был уже почти в ней. Больше она не думала ни о чем, предоставив телу действовать самостоятельно. Сквозь угар страсти ей послышался чей-то жалобный крик, должно быть, это кричала она сама, но боль была не сильная: на мгновение отстранившись от Доминика, Виллему без страха и колебаний снова прильнула к нему. Теперь говорили только кончики ее пальцев, которые вдруг ожили, которым открылось нечто, прежде неведомое. Они трепетали на коже Доминика, легкими, почти незаметными движениями прикасаясь к его бедрам, скользя по его спине, опускаясь на его потные плечи.
— Родная, любимая, — шептал он ей на ухо. — Столько лет!..
Они забыли все запреты. Забыли об окружающем мире, даже о мельнице, в которой сейчас находились. Они были вне пространства и времени.
Так долго жаждавшие друг друга, они, вопреки всему, слились наконец в чувственном опьянении.
Конец потряс обоих, только теперь им стало ясно, насколько неодолима была их страсть. Первой поникла Виллему. Потом с жалобным стоном упал рядом и Доминик.
— Зачем мне теперь Небеса? — прошептал он.
В устах такого верующего человека, каким был Доминик, это были весомые слова.
Не имея опыта в любви, он тем не менее точно знал, что порадует Виллему. Это был не тот случай, когда женщину используют, чтобы тут же забыть о ней.
Удовлетворив страсть, Доминик окутал Виллему своей нежностью. Он лежал на спине, а она прижималась к его груди. Одной рукой он перебирал ее локоны, другой, словно желая защитить от опасности, обхватил ее за плечи.
— Любимая, — шептал он. — Я так люблю тебя, Виллему…
Она довольно вздохнула и еще крепче прижалась к нему.
Он накрутил ее локон себе на палец:
— Ты подарила мне безмерное счастье! Сейчас я даже счастливее, чем был в пылу страсти. Тогда мы оба слишком торопились получить наслаждение.
Она кивнула.
— Я не раскаиваюсь и не испытываю чувства вины. Это было неизбежно, Виллему.
— Я могла бы и не последовать за тобой в Швецию.
— И тогда нас ждали бы годы одиночества и безутешной тоски. Мы бы только отодвинули неизбежное и пережили много горя. Нет, любимая, все правильно. Мы с тобой предназначены друг другу. Это судьба, изменить которую мы не в силах.
— Я тоже так считаю.
— Пусть тебя не страшит будущее. — Слова Доминика, звеня дрожью передавались щеке Виллему. — Завтра утром мы с тобой найдем пастора и попросим его обвенчать нас.
— О, Доминик, — прошептала она, — ты думаешь, он согласится? Я выгляжу такой оборванкой!
— А что он сможет возразить? Пускай только попробует!
Она провела пальцем по его шее.
— Доминик, ты католик?
— Нет. Мать хотела, чтобы я принял католичество, но из этого ничего не получилось.
— И все-таки твоя вера окрашена ее религией, я не раз замечала это.
— Может быть. Мне нравится ее вера. Она более надежная и твердая, чем наша. Протестантизм слишком шаток, с него легче скатиться в атеизм.
— Ты так думаешь? — В вопросах религии Виллему всегда чувствовала себя неуверенно.
Он только крепче прижал ее к себе:
— Я знаю, что ты боишься церкви, Виллему. Это часть проклятия, лежащего на нашем роде. Но мою любовь оно не поколеблет.
— Спасибо. Хотя я не знаю, как к этому отнестись, считать ли милостью или наказанием.
Доминик засмеялся.
Внутри мельницы было темно. Правда, им было не до того: крепко обнявшись, они уснули. Пробудились они, когда в узкое окошко заглянуло солнце и осветило всю мельницу.
Запустение, темные балки, грязь, паутина и мышиный помет испугали Виллему и Доминика.
Они поспешили наружу. Сперва они нашли своих лошадей, потом искупались в журчащем
