Гирлянды, завитушки — найти среди них отверстие для подглядывания было трудно. Но Виллему не сомневалась, что оно находится именно там.
На секунду она закрыла глаза. Потом не спеша сняла туфли.
«Не забудь, — сказала она себе, — ты должна быть чувственной, но не вульгарной! Ты благородная дама, и никто не должен в этом усомниться.
Но как мне разыгрывать из себя чувственную даму, если я знаю, что этот грязный старик наблюдает за мной?
А если бы там стоял Доминик? У меня хватит воображения представить себе, что это он стоит за стеной».
Ей сразу стало легче. «Это Доминик, он один видит меня. И никто больше. А его я не стыжусь».
Виллему сняла туфли и забралась на низкую кровать. Стоя на кровати, она медленно и задумчиво сняла чулки. Начала расшнуровывать корсаж.
Она никогда не была застенчивой барышней, но на этот раз ей пришлось трудно. Она еще не забыла, как мужчины подглядывали за ней на сеновале. Но ведь тогда она была в платье!
Виллему с трудом внушила себе, что откуда-то за ней наблюдает Доминик, и в то же время ее мысли были заняты другим.
Конечно, все могло обернуться и хуже. Полковник мог попытаться овладеть ею, а этого она ни за что не допустила бы. Никогда! И навсегда потеряла бы Доминика. То, чего от нее потребовали, было достаточно невинно, хотя и вызывало отвращение.
Корсаж был расшнурован. Виллему медленно спустила рукава.
Она не собиралась возвращаться в Габриэльсхюс. Ей хотелось отправиться с Домиником в Швецию. Он нуждался в ней. У него не было сейчас ни единого близкого человека.
Трудно учиться на собственных ошибках. Виллему опять была готова совершить ту же глупость, какую совершила, последовав за Эльдаром Свартскугеном, чтобы спасти его. Опять считала, что ее избранник не может обойтись без нее. Безграничная преданность Доминику заставляла Виллему стремиться к тому, чтобы быть рядом с ним. На это были свои причины.
Несостоявшееся прощание с Домиником причиняло боль. Она так надеялась хотя бы один раз очутиться в его объятиях. Ради этого она согласна была не видеть его все то время, что они гостили в Габриэльсхюсе. Никто не посмел бы отказать им в этом прощании. Они бы дали выход своим чувствам: это была бы их последняя встреча, последнее невинное объятие, которое не грозило теми последствиями, которых так страшились их родные.
Виллему была глубоко разочарована тем, что Доминик уехал, не простившись, сердце у нее разрывалось от горя. Ее лихорадило. Она должна снова увидеть его. Это ее право. Право спасти его, помочь ему в трудную минуту.
Но в глубине души Виллему лелеяла лишь одно желание: он должен принадлежать ей! На какое-то время она совершенно забыла о том, что должна делать, и думала только о будущей встрече с Домиником. Наконец она опомнилась.
Платье упало на кровать. Виллему изящно подняла его и аккуратно повесила на спинку стула.
Прежде чем снять рубашку, она скинула панталоны и сняла через голову нижнюю юбку.
Наконец она была нагая.
За стеной стоял Доминик. И никто другой.
Только Доминик имел право там находиться.
Она подняла руки, как будто протягивала их к солнцу, ее молодое тело вытянулось и напряглось. На губах играла таинственная улыбка, словно она ждала возлюбленного. Несколько секунд она стояла так перед стеной, в которой было не видимое ей отверстие.
Потом руки ее упали, и она одним легким движением опустилась на кровать, приняв изящную безмятежную позу.
Больше она ничего не могла сделать. И не хотела. Всему есть предел.
Слуга вошел в большой тамбур и предупредительно покашлял.
— Мой господин очень доволен. Вы проделали все с большим вкусом и тактом. Ни малейшего преувеличения, ни одного сознательно дразнящего движения. Ваш родственник уже на свободе и находится в гавани. От него скрыли причину неожиданного помилования.
Виллему быстро села.
— Большое спасибо! Поблагодарите вашего господина за помощь! Мне можно теперь одеться?
— Да, мой господин вполне удовлетворен. Я подожду, когда вы оденетесь и выйдете ко мне.
Никогда в жизни Виллему не одевалась так быстро. Она позвала слугу, еще не успев натянуть чулки.
— Как бы там ни было, ваш господин проявил великодушие, держась вдали и не смущая меня своим присутствием.
— Может быть. — Слуга пожал плечами, очевидно, он знал, что полковник не может слышать его, и потому не понизил голоса. — Этому есть и другое объяснение. Моему господину так больше нравится… Даже не знаю, как вам это объяснить. Он считает это более пикантным, более возбуждающим. Запретный плод, понимаете ли…
Виллему застыла с чулком в руке. Она судорожно сглотнула, стараясь победить тошноту, ее охватило омерзение. У французов было особое слово для этого, такие люди назывались вуайеристами. Виллему слышала, как тетя Анетта называла так тех, кто подглядывал через щели в стене сеновала. Во всем этом было что-то скользкое, гадкое.
Виллему вздрогнула. Не было там никакого Доминика, она просто обманывала себя — ей хотелось верить, что он там. Она была осквернена и запачкана липкими взглядами старого распутника. Человека, который иным способом не мог получить наслаждения от женщины.
Она была не в силах думать об этом. Но как бы там ни было, Доминик уже в безопасности!
Виллему быстро закончила свой туалет и откинула полог. Слуга ждал ее с ножницами в руке.
— Вы позволите?
— А как же иначе. Уговор дороже денег. Режьте!
Ножницы коснулись волос: слуга полковника отрезал у Виллему большую прядь.
«Боюсь, будет заметно», — подумала Виллему. Но ради Доминика она была готова на все.
От нетерпения она переминалась с ноги на ногу.
— Сколько сейчас времени? — спросила она, собираясь в дорогу.
— Почти полночь. Я провожу вас. Где вы остановились?
— Я дойду сама.
Виллему не думала о том, что она говорит, ей хотелось лишь одного — как можно быстрее покинуть дом полковника.
— Молодой женщине нельзя одной идти ночью по улице, — растерянно сказал слуга, держа в руке от резанную прядь.
— А я побегу. Я бегаю быстро. Прощайте!
Она ступила на брусчатку мостовой, звук ее шагов отдавался в стенах домов. К счастью, улицы были почти пусты, Виллему неслась стрелой мимо редких прохожих.
