Микаела. Теперь это были не только слова, это была… нечистая совесть.
И Анетте не стоило ревновать и бояться, что он отнимет у нее любовь ребенка. Да и возможно ли это было сделать? У нее было преимущество в четыре года.
— У меня… есть щенок, — неловко произнес Микаел. — Он очень милый. Хочешь поздороваться с ним?
Пока щенок разбивал между ними лед, Анетта отправилась на кухню, чтобы распорядиться насчет еды для своего мужа.
Она была оглушена, потрясена, поражена ходом своих мыслей: она поняла, что тайно желала, чтобы Микаел не приезжал, даже, возможно, чтобы пришла весть о его гибели. В этом случае она была бы свободной, чтобы иметь возможность выйти замуж за того, с кем она научится быть счастливой. Или же чтобы просто жить одной с любимым сыном. Им не нужен был в доме мужчина!
И когда она поняла, что втайне желает этого, она была настолько шокирована, что ей пришлось присесть на столик для подачи еды. Она некоторое время сидела, прислонившись к стене, пока не прошла дурнота.
Микаел не заслуживал того, чтобы о нем так думали. Он всегда писал ей дружеские письма — безличные, ничего не говорившие, но дружеские.
«Я не такая, — мысленно горевала она, — я не желаю ничьей смерти! Но я же не знаю своего мужа! Пять лет назад мы провели вместе одну ночь. Мы были тогда детьми, напуганными тем, что нас вынудили быть вместе. Что от меня можно было требовать?»
Собравшись с силами, она продолжала свой путь на кухню, где дала распоряжение приготовить праздничную еду по случаю возвращения хозяина дома и пыталась улыбаться, выслушивая поздравления служанок.
Перед тем, как снова войти в гостиную, она пару раз глубоко вздохнула, оправила платье, провела рукой по волосам.
Она знала, что не слишком красива. Сильной стороной ее внешности была осанка, тонкость сложения, большие, темные глаза.
Решительно открыв дверь, она вошла с дрожащей на губах улыбкой.
Улыбка тут же исчезла с ее лица, стоило ей услышать слова Доминика, адресованные Микаелу, когда оба они стояли на коленях перед вертящейся от восторга собакой.
— А Вы гораздо выше и грязнее, чем дядя Анри, папа.
«Боже мой, — подумала Анетта, — он не должен был называть имя Анри! Тем более, сейчас!»
— Я вижу, вы уже познакомились, — торопливо произнесла она. — Сейчас принесут еду… может быть, ты хочешь помыться и переодеться, Микаел…
Уфф, как непривычно ей было произносить это имя! Ей трудно было усвоить шведское произношение, с ударением на первый слог и двумя другими безударными. Ей хотелось сказать «Микель», по-французски, или, еще лучше, «Мишель».
Он встал — такой высокий, мужественный, одичавший.
Анетте было трудно собраться с мыслями, отвлечься от этого нового впечатления.
— Доминик, тебе тоже надо помыть руки, ты гладил собаку…
Мальчик тут же подчинился.
— Мне не во что переодеться, Анетта, — тихо сказал Микаел.
— О! Да, да… Тогда я не знаю… Здесь ничего нет… Придется купить тебе новую одежду. В Мёрбю есть…
Она запнулась.
— Но я все же вымоюсь, — сказал он, видя ее смущение, — ты позволишь мне поесть в этой одежде?
— Конечно же! Я сейчас распоряжусь!
Она снова пошла на кухню, тем самым дав ему возможность привести себя в порядок.
Доминик помог ему почистить одежду. За обедом никто из взрослых не сказал ни слова мальчику, кормящему у стола собаку. Анетта молчала из страха, что Микаел подумает, будто она хочет избавиться от собаки. Он же не хотел нарушать едва установившийся контакт с сыном.
Доминик был сообразительным ребенком, это сразу бросалось в глаза. Микаела отчасти раздражало то, что Анетта так носится с ними, хотя сам мальчик воспринимал эту чрезмерную заботу спокойно.
Посредником между всеми тремя стала собака. Доминик торжествующе смеялся и щебетал, когда щенок брал пищу у него из рук.
Но Микаел не раз ловил на себе испытывающий взгляд сына. Эти желтые глаза! Откуда взялся этот поразительный цвет? И какие они… проницательные! Нет, это слово не подходит. Ищущие! Да, именно. Но что они искали?
Микаел так устал! Только теперь, когда его странствия закончились, он почувствовал, как он измотался. Психическая перегрузка просто валила его с ног.
Ему было трудно на чем-то сосредоточиться. Отвечать на вопросы стоило ему большого умственного напряжения, его руки бесцельно двигались по столу, тело было налито свинцом.
— Папа устал, — сказал Доминик.
Анетта прервала свой длинный и печальный рассказ об эпидемии кори, о трагедии, происшедшей с маленькими сыновьями Марки Кристины, о своем страхе за Доминика.
— Он такой сильный, как мне кажется. Возможно, он тоже переболел корью, но… Что скажешь, Доминик? О, извини, я не заметила! Где ты хочешь лечь спать, Микаел? Здесь только…
— Папа может лечь в моей комнате, — сказал Доминик. — А я могу спать в маминой комнате.
Анетта с облегчением вздохнула.
— Да, конечно, мы так и сделаем. Кровать Доминика достаточно широка.
— Можно… задернуть шторы? — осторожно спросил Микаел.
— Д-да, конечно, — удивленно произнесла она.
— Комната расположена этажом выше?
— Да, да.
— Хорошо.
Она тут же позвонила горничной, и та пошла приводить комнату в порядок. Микаел так устал, что ему самому стало страшно.
— Собака… — сказал он.
— Мы о ней позаботимся, — успокоила его Анетта. — Пусть тебя это не тревожит. Щенок будет жить здесь как принц!
Ему понравилась ее искренняя забота о собаке. Не то, что наигранные ласки Биргитты, насквозь фальшивые. У Анетты все получалось естественно.
— Спасибо, — через силу улыбнулся он. Пришла горничная и сказала, что все готово.
— Мне кажется, я просто ввалился сюда… — начал было он.
— Не думай так, — торопливо произнесла Анетта, — главное для тебя — отдых. Я хочу… — она запнулась и повторила снова, — хочу, чтобы у тебя все было в порядке.
На его изможденном лице появилась слабая улыбка.
— Спасибо. Так оно и будет. И… Спасибо за то, что ты так замечательно… воспитываешь Доминика!
Он хотел сказать «нашего сына», но не решился. Это было бы намеком на интимность, которой между ними не было. Но его слова обрадовали ее, он это видел.
