несколько раз разговаривал с ней по телефону, но в последний раз я звонил ей прошлой весной. Телефона у бабули не было, поэтому процедура звонка была довольно сложной: приходилось звонить соседям и просить их сходить к бабуле и позвать ее. Каждый раз она подходила к телефону запыхавшаяся и слишком взволнованная, чтобы говорить внятно. Одна и та же история повторялась из раза в раз, но я понимал, что это, конечно, совсем не повод, чтобы мне ей не звонить.
В Белфасте сейчас было три часа пополудни и уже начинало темнеть. Позвонить туда в это время дня было равнозначно тому, чтобы дать объявление в газету о том, что я жив, но я полагал, что мои враги знали это и так. И все же звонить мне не хотелось, и не только из-за того, что пришлось бы беспокоить соседей. Каждый разговор с бабулей неизбежно превращался в ссору или в фарс. Кроме того, мне не хотелось впаривать бабулиным соседям сказки о моей счастливой жизни в Америке.
Одевшись как можно теплее, я вышел на улицу. Неторопливо шагая по тротуару, я выглядывал в потоке автомобилей черный «линкольн», «шевроле» или любую другую подозрительную машину, но все было спокойно. Пока спокойно… Я знал, что разумнее всего было бы перебраться в Хобокен или куда-нибудь еще, но мне нравился этот район, нравился вид из окна и к тому же я не терял бдительности.
Я поехал в торговый центр «Фейруэй». В тот самый, что находится неподалеку от 70-х улиц. Его выстроили на берегу Гудзона – в месте, куда мы когда-то возили тех, кому собирались преподать урок. В месте, куда – как я подумал однажды – Скотчи и Темный хотели отвезти меня, чтобы пристрелить и швырнуть в воду. Произошло это, насколько я помнил, в тот далекий вечер, когда в моей жизни появилась Рэчел Наркис, – появилась, чтобы сразу исчезнуть, и я часто думал, что, сложись все иначе, она могла бы занять в моей жизни значительное место. Да и сама моя жизнь была бы тогда совсем другой. Впрочем, есть вещи, которым с самого начала не суждено сбыться.
В «Фейруэе» было не протолкнуться; многие пришли сюда, чтобы сделать покупки к Рождеству, но я проявил сдержанность, ограничившись картофельными лепешками, пресным хлебом, кровяной колбасой и сосисками. Это, конечно, была не настоящая ирландская еда, но я не хотел рисковать, отправляясь в ирландские кварталы за импортными продуктами. Чтобы вспомнить родину, мне достаточно «ольстерской поджарки», рассудил я. Вернувшись домой, я раскочегарил старый гриль и приготовил себе довольно вкусную «поджарку»; правда, мне пришлось воспользоваться растительным маслом, так как ни свиного сала, ни топленого масла у меня не было, но получилось все-таки неплохо.
После обеда я примерно час посвятил физическим упражнениям, потом перешел к йоге и медитировал два часа подряд. После медитации я лег спать, а когда проснулся, то увидел, что на мосту Джорджа Вашингтона вспыхнули огни. Некоторое время я наблюдал за проносящимися по мосту машинами, но скоро мне это наскучило, и я заснул снова.
Следующий день тоже оказался пасмурным и серым.
Я встал, как следует потянулся и полчаса медитировал. Потом снова сделал несколько силовых упражнений и упражнений на растяжку и перешел к «бегущей дорожке». Основательно вспотев и утомившись, я отправился в душ, но ничто не помогало. Проклятый Белфаст по-прежнему стоял перед глазами.
Я заглянул в холодильник. Там еще оставались картофельные лепешки, и я спросил себя, не излечит ли меня от ностальгии еще одна порция «поджарки». Достав сковородку, я вскрыл пакет с лепешками и, вдохнув знакомый запах, снял телефонную трубку и набрал номер.
Миссис Хиггинс было уже за восемьдесят, поэтому она была слегка рассеянна и к тому же глуховата, и мне понадобилось не меньше минуты, чтобы втолковать ей, кто звонит и зачем.
– Миссис Хиггинс, здравствуйте, это Майкл Форсайт говорит… Вы ведь помните Мики, правда? Я звоню из Америки… Из Америки!!! Будьте добры, позовите мою бабушку, если она дома…
Миссис Хиггинс ответила, что бабушка дома и что она видит из кухонного окна, как та развешивает белье во дворе. Потом миссис Хиггинс добавила, что вот сейчас бабушка не вешает белье, а разговаривает с миссис Мартин.
Миссис Мартин я отлично помнил. Эта скандалистка нагоняла ужас не только на меня, но и на половину нашего прихода, но к бабуле она почему-то питала слабость. Несмотря на это, я без колебаний включил ее в число недоброжелателей, которые могли позвонить в министерство социального обеспечения и настучать, что я подрабатываю на стороне, хотя официально числюсь безработным.
– Скверная женщина эта Одри Мартин, очень скверная… – продолжала скрипеть мне в ухо миссис Хиггинс.
– Да-да, конечно, совершенно с вами согласен, – сказал я с поистине ангельским терпением. – А теперь не будете ли вы так любезны позвать к телефону бабушку?
Я услышал, как миссис Хиггинс положила трубку на стол и стала кричать. К несчастью, она сама собиралась стирать, поэтому перед тем, как упомянуть о звонке из другого полушария, миссис Хиггинс выбранила бабулю и миссис Мартин за то, что те вздумали развешивать белье, когда вот-вот польет дождь. С ее стороны это был серьезный промах, потому что следующие несколько минут все три женщины горячо спорили о погоде, причем у каждой имелось свое собственное авторитетное мнение. Громкие голоса миссис Хиггинс и миссис Мартин с легкостью преодолевали несколько тысяч миль подводного кабеля и были слышны даже по другую сторону океана, в Америке. Я ждал – с самого начала я знал, что пройдет порядочно времени, прежде чем я услышу голос бабули. Откровенно говоря, я уже начал жалеть, что позвонил. Переключив телефон на громкую связь, я налил в сковородку немного масла и начал потихоньку его разогревать, гадая, когда же миссис Хиггинс наконец перейдет к главному. Собака Пентландов вчера опять лаяла – не иначе как к граду, но бабуля уверяла, что, коли подгнившие капустные листья так и не развернулись, дождь начнется только к вечеру. Миссис Мартин, предсказывавшая погоду по полету птиц, была согласна с таким прогнозом, но миссис Хиггинс только что смотрела телевизор, а в программе новостей Би-би-си передали, что в Белфасте, оказывается, всю ночь шли дожди. Больше того, по сведениям всезнающих телевизионных синоптиков, дождь продолжался сейчас, а между тем, хотя небо и затянуло облаками, никакого дождя не было ни ночью, ни сейчас, так что миссис Хиггинс вынуждена была с жаром опровергнуть это поразительное по своей сложности утверждение.
Потом миссис Мартин начала орать на двух подростков, взобравшихся на забор через два участка от нее, и я невольно подумал, что ей, чтобы докричаться до Америки, не нужны никакие кабели. Прислушиваясь к гулким раскатам ее могучего голоса, я невольно вздрогнул. По причинам, которые так и остались тайной (даже суду не удалось установить их с полной достоверностью), на благотворительной распродаже подержанных вещей в Госпел-холле миссис Мартин раскроила голову собственному мужу ударом каминной кочерги. Местный суд в Ньютонэбби вынес ей условный приговор, однако большинство соседей сходились во мнении, что если бы миссис Мартин не была такой крупной и грозной женщиной, а мировой судья не жил бы от нее буквально через улицу, ей почти наверняка пришлось бы отбывать свои шесть месяцев за решеткой. Когда она только начала кричать, мальчишки на заборе наверняка наложили в штаны от страха, и я усмехнулся, услышав донесшиеся из динамика далекие панические вопли и звуки, сопровождающие стремительное бегство, после которых три достойные женщины еще минуту-другую
