— Вы ничего не едите.
— Меня не учили, как вести себя за столом. Анна-Мария отложила ложку.
— Я думаю, что у вас чересчур много комплексов из-за того, что у вас якобы слишком простое воспитание! Мне тоже не особенно приятно сидеть и есть в одиночестве.
Он сжал губы, удрученно улыбнувшись, но взял ложку и начал есть — с преувеличенной осторожностью, так, чтобы это выглядело прилично. Анна-Мария поглядывала на него, поднимая глаза от своей тарелки, и ничего не могла поделать с тем, что глаза ее смеются. Он наклонил голову и полностью сосредоточился на своей тарелке.
Когда они почти закончили обед, он грубо спросил:
— Какого черта такая женщина, как вы, становится учительницей?
Она откинулась на спинку стула:
— Я знаю, что вы предпочли бы учителя-мужчину.
— Вы не ответили на мой вопрос. Анна-Мария призадумалась:
— Было много причин. Попытаться быть полезной… Суметь хоть немного помочь этим бедным людям.
— Но ведь до того, как приехать в Иттерхеден, вы совсем не знали его, так что это не мотив, — издевательски проговорил он.
— Нет, но я…
— Выкладывайте! Я по вашим глазам вижу, что было что-то еще. Я понял это еще в самом начале.
Она удивленно посмотрела на него. А потом опустила глаза:
— Может быть, я хотела искупить вину.
— Искупить вину? А в чем вы виноваты? Анна-Мария закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, не спрашивайте меня! Мне слишком больно говорить об этом!
Она почувствовала, что ей на запястье легла сильная рука. Рука совсем не грубая, она словно бы подбадривала. «Рассказывай, — сказала она. — Иногда выговоришься — и станет легче».
Она спрятала руки.
— Я сделала что-то не так. И я не знаю, что.
Он ждал. Глаза его были, как горячие черные колодцы, она никогда не видела таких глаз. Кожа вокруг глаз тоже была темная, поэтому они казались еще глубже, брови и ресницы были черны, как уголь.
— Мой отец погиб в войну с Наполеоном. Скоро будет три года. И рассудок моей матери помутился. Она так и не оправилась от горя, она лишь глубже погружалась в тяжелую ненависть к тем, кто забрал его у нее. Я… мне пришлось заботиться о ней. Я думала, что я все делаю правильно, что я являюсь поддержкой для нее, я пыталась говорить верные слова…
Глаза ее наполнились слезами, она все время нетерпеливо смахивала их.
— И вот… внезапно, однажды утром, когда я отдернула занавески на окне в ее комнате… Она покончила с собой ночью. То есть мне не удалось ей помочь, понимаете? Я никогда, никогда не прощу себе того, что случилось!
Он протянул через стол руку и положил на ее руку, она не противилась, потому что знала уже, какой теплой и сильной была эта рука.
— Не только вас одну в мире посещают такие мысли, — произнес он своим хриплым голосом. — Все, у кого кто-то из близких покончил с собой, винят во всем себя. Можно ли было что-то сделать иначе? Эта мысль гложет их всех. Но, как правило, они не виноваты. А в вашем случае совсем нет вашей вины. Я, конечно, не знаю, ни о болезни вашей матери, ни о том, какая она была по характеру, но не думаю, что вы могли что-то сделать, чтобы предотвратить несчастье. Ведь вы делали все, что могли, правда?
— Я так считала. Стремилась, во всяком случае, сделать все, что могу.
Он помолчал мгновение, пристально изучая ее.
— Но как вы оказались в Иттерхедене?
Казалось, что говорить сейчас стало легче. И потому, что она смогла с кем-то поговорить о своих проблемах, и потому, что сейчас ей приходилось говорить о совсем других вещах.
— Меня рекомендовала кузина моей матери. Она подруга Керстин Брандт.
Коль не смог удержаться от невольной гримасы. Она лишь на долю секунды появилась на его лице, но Анна-Мария ее заметила.
— И вы согласились на эту работу? — спросил он. — Не поинтересовавшись, на что соглашаетесь? Она отвела глаза. Слегка улыбнулась.
— Знаете, я встретила Адриана Брандта впервые много лет назад. Я тогда была еще ребенком, но он стал для меня каким-то принцем, о котором можно было только мечтать. Я… хотела увидеть его снова.
— И… он по-прежнему был принцем? Эти слова прозвучали очень сухо. Анна-Мария ответила задумчиво.
— Было бы несправедливо думать, что живой человек действительно может соответствовать мечте.
— Но, тем не менее, вы выйдете за него замуж? Она крепко сжала руки.
— Он… просил меня об этом. Я очень удивилась. Но я не хочу обсуждать других в их отсутствие.
Коль ехидно улыбнулся ее явному смущению. Она не могла найти верные слова, но он оставил эту тему.
— И теперь вы хотите искупить вину? За то, что вы «предали» свою мать? Анна-Мария просияла.
— Да, — быстро сказала она. — И уже начала.
— Да неужели? И как же?
— Знаете детей кузнеца? У которых чахотка? Я… Понимаете, я из довольно интересного рода, который зовется Люди Льда. Он на самом деле норвежский. И у нас в роду есть люди с необыкновенными способностями к врачеванию. Вы и представить себе не можете. Я написала одному из них. Он живет в Норвегии. Попросила его прислать лекарство. Он уже вылечивал легочных больных раньше.
Коль смотрел на ее раскрасневшееся оживленное лицо.
— Мне больно лишать вас иллюзий, но я думаю, вы уже опоздали. К тому же никто никогда не слышал, что чахоточные могут выздороветь!
— А я верю, — сказала она упрямо. — И еще я хочу что-то сделать для Эгона.
— Вы это уже сделали. Но берегитесь, не вмешивайтесь во все это слишком активно!
— Конечно, я сделаю это тактично. Позабочусь о том, чтобы он хотя бы немного ел на перемене. И еще — мне так жалко Клампена, который потерял всякую связь со своей дочкой…
— Да уж, это не слишком веселая история. Но здесь вы едва ли сможете что-то сделать. Эта потаскуха, на которой он был женат, хорошо спряталась. Вероятно, в Стокгольме. Что, вы хотите спасти кого-то еще?
Она чуть улыбнулась.
— Я очень хочу помочь Кларе, разумеется. Она такая хорошая.
— Вы правы.
— И еще…
Анна-Мария позабыла о своем прекрасном воспитании, наклонилась через стол и схватила его руки.
— И еще мне очень хочется поставить с детьми спектакль на Рождество. Однажды мы ставили его, когда я была маленькая, и я прекрасно помню, как все было. А Бенгт-Эдвард
