— Спасибо. Это утешение, хотя и слабое. В амбаре было по-зимнему холодно, он лежал полураздетый, глядя на балки под потолком.
— Доминик, — тихо сказала она, — ты много раз намекал на то, что…
Он повернул к ней голову.
— На что?
— Нет, я не могу сказать…
— Говори!
— Мне показалось, что ты… постоянно поддразнивающий меня… все-таки немного беспокоишься обо мне… Или это мне показалось? Может быть, я сама себе это внушила…
Доминик снова уставился в потолок. Она видела, как на его скулах играют желваки.
Она долго ждала ответа.
И наконец он произнес — тихо, скромно, приглушенно, так что она едва могла услышать:
— Я люблю тебя, Виллему.
Ее рука чуть ослабила пожатие, и Доминик испугался, что она вообще уберет руку.
Но она не убрала. Не находя слов, она горячо, взволнованно вздохнула.
В амбаре воцарилась полная тишина, снаружи не доносилось ни звука. Мир за стенами амбара перестал существовать, словно стены были границей мироздания, словно вовне не было ничего, кроме пустоты.
И так же тихо, как и до этого, Доминик продолжал:
— Я давно, давно люблю тебя. С тех пор, как стал мужчиной. А это происходит раньше, если человек испытывает чувства к другому полу
Она жалобно прошептала:
— До того, как я…
— Задолго до того, как ты влюбилась в Эльдара. Она тяжело, прерывисто вздохнула.
— Но ты был таким насмешливым, таким ироничным, таким язвительным.
— Это была всего лишь самооборона, неужели ты не понимаешь?
— Я этого не понимала, это так огорчало меня — и я грубила тебе в ответ. Иногда я готова была возненавидеть тебя. Возможно, потому, что ты…
Доминику было очень неудобно лежать на израненной спине, но он не хотел разрушать создавшееся настроение.
— Продолжай.
— Потому что я так хотела быть твоим другом, когда мы росли…
Он сжал ее руку.
— В самом деле? Прости меня.
— Я уже простила тебя. В тот раз, в Ромерике, когда ты просил у меня прощения, помнишь?
— Разве я могу это забыть?
— Мы всегда были близки, Доминик.
— Да.
— Я всегда нуждалась в тебе.
— А я в тебе. Поэтому мы и вели эту бесполезную борьбу.
— Я не думаю, что она была бесполезной. Мы оба очень самостоятельные люди, не желающие ни от кого зависеть.
— Это верно. Но почему же ты никогда ничего не говорила? Если только…
Он слегка передвинулся, лег поудобнее, повернулся к ней. Так ему было легче переносить боль.
— Сможем ли мы построить мост над всеми этими потерянными годами, Виллему?
— Этот мост уже построен. Но…
Она замолчала.
— Ты хочешь сказать, что не любишь меня?
— Доминик, ты бросаешь мне в лицо такие поразительные заявления! Ты, которым я восхищалась, которого боготворила и из-за которого лила слезы отчаяния… ты, так много значащий для меня… ты был со мной снисходителен! Это возмущало меня, раздражало, сбивало с толку. Но я знаю одно: это не отвратило меня от тебя. Нисколько. Наоборот! Но дай мне время, я не могу любить человека только потому, что я ему нравлюсь, это может оказаться всего лишь самолюбованием.
— Время от времени ты бываешь тактичной, Виллему.
— Время от времени? Я всегда тактична, — без ложной скромности заявила она. — Но именно в данный момент я чувствую, что меня переполняет чувство невыразимой радости. Моему интеллекту, моим чувствам, моему сознанию нужно время, чтобы созреть…
Она замолчала, вздохнула и торжествующе рассмеялась:
— А я-то чувствовала себя всеми забытой!
Он смотрел на нее с печальной улыбкой, чувствуя необходимость приглушить ее радость. Ведь они могли вообще никогда не выйти отсюда живыми. Теперь, когда он доверил ей свои чувства, главное для них было выжить. Однако он пустился в обсуждение еще одной важной проблемы.
— Виллему… У меня были причины для такой… сдержанности.
— Какие же?
— Как бы сильно я не любил тебя, я никогда не смогу обладать тобой.
— Почему же не сможешь? — вырвалось у нее, и прозвучавшее в ее голосе негодование пообещало ему куда больше, чем все сказанные ею слова о неясности ее чувств к нему.
— Мы не сможем пожениться. Если это запретили Никласу и Ирмелин, запретят и нам.
Она была так поражена его словами, что отпустила его руку и, став на колени возле перегородки, ухватилась обеими руками за жерди.
— Это большая разница, — горячо возразила она, — они ближе по крови, чем мы.
— Так ли это? Думаю, что здесь нет никакой разницы.
— А я думаю, что есть. Твой отец так долго пропадал где-то в Германии, потом вы жили в Швеции и…
— Это весьма странные аргументы, Виллему.
Он тоже привстал на колени.
— Сама подумай! Мы происходим от Тенгеля.
— И Силье.
— Мы происходим от Тенгеля, потому что он был из Людей Льда. Силье же не была.
— Да, извини.
— Мы говорим только о родстве по линии Людей Льда. Если говорить применительно к Никласу и Ирмелин, то здесь эта линия идет так: Тенгель — Аре — Бранд — Андреас — Никлас и Тенгель — Лив — Таральд — Маттиас — Ирмелин.
— Значит, они родственники в четвертом колене, не так ли?
— Так.
— А теперь возьмем нас с тобой: Тенгель — Аре — Тарье — Микаел — Доминик и Тенгель — Лив — Сесилия — Габриэлла — Виллему.
Она бессильно села на пол.
— Тоже в четвертом колене. Ах, Доминик, какое разочарование!
Он тихо сказал:
— Ты могла бы… стать моей женой?
У Виллему на глазах появились слезы.
