весело закончила она.
— Никакой это не риск, а отвратительный поступок, — сказал Ветле таким тоном, который даже самому ему показался невыносимо морализирующим. Но должен же он преподать девчонке азы обычаев.
Хотя… если цыгане не смогли научить ее за четырнадцать лет, как сможет он добиться этого за несколько дней?
Впрочем, он скоро от нее отделается.
О, божественное счастье!
Ветле достаточно легко вернул деньги владельцу лавки. Он сказал, что нашел их на обочине деревни, где, видимо, какой-то вор потерял их. Он получил за это вознаграждение, которое позднее отдал Хуаните, которая ждала его за деревней. Небольшой пластырь на рану.
— Хуанита, я думал о твоем имени, — сказал он, когда они пошли дальше. — Твое испанское или французское выговорить не могу, и ты все время смеешься надо мной.
— Ой, это звучит так мило, — фыркнула она. Он сжал зубы.
— Ты не будешь против, если я переделаю твое имя на норвежский лад и буду называть тебя Ханне?
Она захихикала еще сильнее. Не смогла выговорить имя.
— Ханне? Что это за имя?
— То же самое, что Жанна или Хуанита. Только произносить мне легче. Можно я буду пользоваться им?
Она пожала плечами.
— Пожалуйста, если тебе нравится.
— Но это уже ненадолго. Скоро заботиться о тебе будет твоя семья, а я поеду дальше.
На устах Хуаниты появилась горькая усмешка, но она ничего не сказала. Лишь сильно задумалась.
К счастью, Ветле не мог читать ее мыслей.
Шла третья ночь их совместной поездки, когда Хуанита предприняла попытку соблазнить своего так называемого мужа.
Они находились уже во Франции, большую часть пути ехали на поезде и приближались к ее родным местам. Она выглядела все более задумчивой по мере их приближения к линии фронта, когда увидела разрушения, однако, оптимизм не покидал ее. Хуанита заходила в каждую церковь, попадавшуюся им на пути, и усердно молилась.
Деньги кончились. Ветле был очень обеспокоен этим. Если бы он был один, то ему бы хватило их. Но сейчас нужно было вместо одного покупать два билета на поезд, а это большая разница.
Поэтому они не могли заплатить за ночлег. Предыдущую ночь они оставались в поезде. Сидели, прислонившись друг к другу, и провели несколько часов в неспокойном сне. Сидеть так было не особенно удобно.
Дальше ехать на поезде они не могли: родные места Хуаниты находились в стороне. Несколько миль им необходимо было преодолеть пешком.
Настроение у них было довольно хорошее. Они могли смеяться вместе и находить комическое в их сегодняшнем положении. Они могли еще много поведать друг другу. Так пролетало время.
Конечно, часто Ветле сердился на нее! За полное отсутствие у нее морали; она не отличала своего от чужого, не думала о том, что следует или не следует делать, как нужно вести себя с окружающими, что нельзя называть полицейского дерьмом и пинать ногами торфяные кочки на горке. Однажды, когда Ветле сказал ей, что скоро у них кончатся деньги, она бросила такой выразительный взгляд на пожилого богатого господина, что Ветле вынужден был силой утащить ее с улицы, по которой они шли. Она представляла собой наихудшее дитя природы, с которым ему когда-либо пришлось сталкиваться.
Итак, это была последняя ночь перед приходом их на родину Хуаниты…
В воздухе уже запахло осенью, слегка моросил дождь и им совсем не хотелось спать под открытым небом. От солнечной Испании они уже удалились на много миль.
Оплатить ночлег было нечем.
Случилось так, что им пришлось устроиться под аркой ворот сельскохозяйственного предприятия в городке, расположенном неподалеку от Нанси. Был слышен гром пушек, все говорило о войне, кругом царила бедность и серость. Радостных и веселых людей они не встречали. Вместо веселья на их лицах отражались страх и усталость. Ветле понимал, что сейчас они находились на земле, по которой прошла война; он совершенно не мог себе представить, когда закончится эта окопная бойня на западном фронте, и немцы ворвутся в новые французские области.
Арка ворот была не лучшим местом для ночлега, но это хоть крыша над головой, и они могут быть спокойны. Был субботний вечер, на следующее утро едва ли придет кто-либо на работу.
Они и раньше лежали вот так под открытым небом и знали, как расположиться, чтобы было удобно обоим. Но здесь было слишком тесно, им пришлось прижаться друг к другу, что не особенно нравилось Ветле.
Что же касается Ханне, то все было наоборот, ибо ей все время было холодно.
Ветле попытался заснуть, а она лежала и все время смотрела на потолок арки ворот и философствовала.
— Такая, как я — единственная в мире!
— Какая чепуха! — промолвил он.
— Постой, ты подумай только! Моя мать продала меня за бесценок, чтобы только отделаться от меня. В таборе никто не хотел жениться на мне, за исключением Манолы, но ему хотелось иметь лишь хозяйку и женщину, которая согревала бы ему постель. Никого, кроме меня, выбрать он не мог. И они выдали меня замуж за тебя, во-первых, потому, что я этого хотела, а во-вторых, потому, что не желали, чтобы я оставалась в таборе. Прекрасно это понимаю, — сказала она несколько униженно. — Я никогда не была доброй. Но, Ветле, очень тяжело чувствовать себя ненужной. А теперь вот ты… Отшиваешь меня, словно кот нежеланную кошку.
Он, почувствовав укол совести, промолвил в ответ:
— Это неправда, Ханне, ты мне очень нравишься (Вынужденная ложь!). Но то, что ты должна быть женой… это смешно, смешно, я не могу вынести этого!
Сильный разрыв снаряда потряс землю, на которой они лежали и заставил ее забыть собственные горести.
— У немцев, я слышала, есть пушка, которую они зовут Толстая Берта. Не она ли сейчас прогрохотала?
— Едва ли, — ответил Ветле. — Впрочем, действительно, стреляла какая-то особая пушка. Хотя утверждать не могу.
Новый грохот, и сверху на них посыпались кусочки штукатурки.
— Где-то совсем близко, — неуверенно произнес Ветле.
Он увидел, что Ханне молилась. Подождал пока она кончит, а затем сказал:
— Ты очень веришь в Бога?
— Что? Да, нет. Просто нуждаюсь в ком-то, кто защитит меня, если я людям безразлична.
— Я знаю, что ты католичка, но неужели церемония, которую вершили над нами… там в таборе была католической?
