Фактически он принял на себя жестокую депрессию и неудовлетворенность жизнью другого человека. Снивеля, никогда не испытывавшего подобного, так сильно охватило уныние, что он почти не в силах был вынести этого. Раскаяние и муки, мрачные мысли и смертельная тоска разрывали его душу. Все, что тот второй неизвестный человек вынужден был пережить, не было приятным. Снивель тяжело дышал, пытался вернуть себе свое собственное «я», но совершенно безуспешно. Казалось, что сам он здесь отсутствовал. Или… словно смотрел на мир абсолютно по-иному.
И Снивель начал думать о своей жизни. Картина получалась не из веселых. Дыхание его все больше стало походить на всхлипывание. Он, то становился самим собой, но с другим взглядом на жизнь, то превращался в того, другого, полного такого отчаяния, что эта половина его готова была покончить с жизнью.
Снивель страдал, убивался так, что ему почти хотелось кричать. И он начал подумывать о возможности покончить с собой.
Веревку на балку? Нет, хотел бы он увидеть такую веревку, которая выдержала бы его вес. По крайней мере, якорная цепь! Яд? Но его нет под рукой. Нож в грудь? Ерунда! И такие продолжительные боли. Самое лучшее — пулю в лоб. Где его пистолет?
Один оказался рядом. Так, хорошо, прекрасно, — покончить со всем этим! Для чего он жил? Что представляет из себя мир? Пустоту?
И в момент, когда он протянул руку за пистолетом, часы внизу пробили один раз. Снивель на полпути остановил движение руки.
Чего он так разгорячился? Он, самый удачливый государственный служащий в Норвегии, у которого только один господин — король! Должен покончить с собой? Самая большая глупость, которую он когда-либо слышал.
О нет, нет! Ему предстоит еще многое сделать. И прежде всего он должен раздавить тех двоих в Элистранде. Они для него словно заноза в глазу. Жить в Гростенсхольме после того, как у слуг появились навязчивые идеи, просто невозможно. А если он переедет в Элистранд? У этого поместья дурной славы нет.
От своих людей он слышал, что те двое, которых он ненавидел, думают завтра посетить пастора. Огласить о желании повенчаться. Отлично, они покинут свое логово, и с ними можно расправиться. Он должен послать своих людей…
Хорошо, что они есть у него! Что ему делать с остальными идиотами, которые продолжают нести чушь о ведьмах в колодце и о демонах внизу в зале? И Бог знает, о чем еще! Если бы они говорили об одном привидении, которое каждый раз вело бы себя одинаково, тогда бы он может быть прислушивался к ним. Но и то — только может быть. А сейчас? Рассказывают небылицы, одну фантастичнее другой, словно пытаются превзойти друг друга в жутких выдумках о призраках и привидениях. Кто может поверить в такое?
Взглянуть хотя бы на то, что пришлось испытать ему самому! Удивительные переживания, с этим он должен согласиться, но совершенно не похожие друг на друга! И всем им можно найти объяснение. Меланхолия может овладеть каждым. Холод также. И кошмар. А почувствовать, что плывешь и тебя качает, это, видимо, результат обильного употребления спиртного. Или отравления.
Нет, никто не убедит его в том, что в поместье поселились призраки. В это он не поверит. Нет, причина ухода слуг от него совершенно иная. Ему следует для жилья подобрать другой дом. Или нет?
Поскольку никто не мог дать ему ответа на эти вопросы, он ответил на них сам. Он заслужил новое поместье, это очевидно! Элистранд, конечно, не такое большой, как Гростенсхольм, но достаточно хорошее поместье, да и более спокойное. Должен же он, в конце концов, позаботиться о своей старости, отделаться от этих тягостных помех.
С этими думами и со спокойной совестью Снивель заснул.
Однако спустя день его постиг убийственный удар.
Его отличная повариха вместе с оставшимися еще работницами кухни утром шли из помещения для слуг через двор на кухню. Они дошли до места, где обычно, не имея на то разрешения, пересекали газон. Сейчас, когда все было здесь сухим и желтым, разрешения, казалось, не требуется. Естественно, они были взволнованы всем тем, что происходило в поместье, но никто из них сам пока ничего не видел, и они не знали, во что верить. Полагали, что тех, кто сбежал, наказал Бог за их грехи. Сами они были добрыми христианами.
Утро было промозглым и туманным. Различить что-либо на далеком расстоянии было невозможно, дубы в парке через влажный туман едва были видны. Они не видели домов, их собственное жилье исчезло сзади, а большое старое здание поместья вырисовывалось перед ними нечеткой темной громадой. Обстановка заставляла их разговаривать приглушенно. От утреннего холода они немного дрожали.
Внезапно они остановились, все четверо. С газоном перед ними что-то случилось. Он превратился в настоящее болото, заполненное водой от растаявшего зимнего снега. Из этого месива зловеще выглядывали увядшие клочья прошлогодней травы.
Но сейчас газон пришел в движение. Земля вздымалась прямо перед ними. Одна из девушек схватила за руку повариху и слабо всхлипнула. Помощница поварихи прошептала: «О, Господи» — и спряталась за спину старого работника, который обеспечивал кухню водой и дровами и выполнял другие тяжелые работы.
Кочки, покрытые травой, поднимались, поверхность земли треснула.
Что-то выходило из земли, вырывалось. Похоже на волосы человека? Голова! Человеческая голова прорывалась из земли, медленно, вызывая ужас. С седыми волосами и отвратительной кожей. Лоб… глаза, уставившиеся на них со злобным весельем, дьявольские, готовые на… на что? Полные ожидания, они упорно смотрели на парализованных людей, пока из земли вылезал нос и криво улыбающийся рот. Вот уже появилась и вся голова, сейчас могут вылезти плечи.
И тут одна из женщин закричала. Это вернуло их к жизни. Со всех ног пустились они бежать обратно в свой дом, крича и воя от страха.
Спустя четверть часа в доме уже не было людей, занимавшихся кухней.
Помимо Снивеля, остались одна-единственная скотница, управляющий, его жена, которая теперь должна была готовить пищу, да Ларсен. И естественно, — те трое. Охранники. Вот и все.
В этот день к Снивелю пожаловал посетитель. Извне. И это внесло некоторое изменение в настроение, царившее в Гростенсхольме.
Ларсен доложил о приходе помещика Аасена. Снивель равнодушно махнул рукой, что означало: пусть входит.
Он не слышал звука подъехавшей кареты. Да он и не прислушивался.
В залу, неслышно ступая, вошел мужчина. В голове Снивеля тут же мелькнуло слабое воспоминание, но сразу же пропало. Он с трудом поднялся.
— Мы не встречались раньше? — произнес он, нахмурив брови.
— Может быть, — легко ответил Аасен. — Думаю, да. Много лет тому назад, не правда ли?
— Да, — сказал Снивель, раздумывая над этим, ибо мужчина выглядел не особо старым. А такая встреча могла состояться много лет тому назад…
Он предложил гостю сесть.
— Чему обязан такой чести?
— Я живу не очень далеко отсюда, — произнес гость и сделал отрицательный жест, когда Снивель хотел предложить ему бокал вина. — Поэтому пришел пешком. Совершаю длинную прогулку и решил обсудить с вами один проект, о котором думаю давно.
