Ибо жених не пожелал венчаться с ее дочерью, о которой она проявляла такую заботу и, уверен, очень гордилась ею. Ваш отец вынужден отказаться от всего, переделать все, что он организовал для вас двоих. Дом, приданное. Не жалуясь, не правда ли? Вы о них подумали?
Габриэлла проглотила сдавивший горло комок.
— Я напишу домой, поблагодарю их. Расскажу, что мне здесь хорошо и я забыла историю с Симоном.
— Забыли?
Габриэлла ответила, взвешивая каждое слово:
— Я забыла Симона. Но не думаю, что я осмелюсь поверить кому-нибудь снова.
— Не все же такие, как он.
— Нет. Но я осталась той же. Некрасивой, худой, нежеланной. Такое не забывается.
— Значит, когда Вы разговариваете с кем-нибудь, Вы все время думаете о том, как выглядите Вы сами? А если позабыть о своей незначительной персоне и подумать о собеседнике? Поинтересоваться его жизнью и его проблемами?
У нее не нашлось слов для ответа, ничего не смогла она сказать в свою защиту.
Эли вмешалась:
— Тебе не следует так строго относится к Габриэлле! Она такая добрая и так переживает, что никто ее не любит.
— Я хочу только помочь ей выбраться из футляра, в который она сама себя спрятала, Эли, — сказал Калеб и подстегнул лошадь. — Вы уже кое-что можете, Ваше сиятельство! Когда Вы находитесь с детьми, то думаете лишь о том, чтобы им было хорошо, мы это видим. Вы в эти моменты становитесь мягкой и приятной. Почему бы в таком случае Вам не попытаться вести себя так же с мужчинами, когда вернетесь ко двору?
— Обратно, — тихо произнесла Габриэлла и отвернулась. — Мне хочется домой к семье, но ко двору? Пусть они катятся ко всем чертям! Мне хорошо здесь у вас.
— Это уже звучит лучше, — жестко заметил Калеб. — Но Вам предстоит пройти еще долгий, долгий путь. Сейчас мы, например, говорим все время о Вас. Но вы ни разу не поинтересовались моей жизнью или жизнью Эли.
— О, — произнесла Габриэлла, покраснев. — Извини меня, Калеб! Я ничего не знаю о твоей жизни после того, как ты выбрался из шахты. А мне хочется услышать!
— В другой раз. Когда Ваш вопрос не будет таким неожиданным.
Ей отказали. И она это заслужила. Странно, но мысль о несуществующей белокурой крестьянке, которую Калеб мечтает взять в жены очень беспокоила ее.
Но она получила новый заряд мужества, когда они узнали лежащего в постели деда Эли. Габриэлла и Калеб ощутили чувство подъема, слушая, как девочка рассказывает о сказочном замке, где она живет, и о том, как все прекрасно.
Им казалось, что они добились многого.
Как выразился Калеб, их большая попытка к спасению детей не улучшила условия жизни всех страдающих малышей в Норвегии. Но для четверых они все-таки создали возможность жить настоящей человеческой жизнью. Они были довольны этим. Калеб прекратил борьбу с властями. Тогда его удары сотрясали только воздух. Здесь же они, во всяком случае, видели результаты своих усилий: одним нищим да меньше.
Андреас часто заглядывал к ним. Была зима, и в Липовой аллее дел было не так уж много. Когда по вечерам дети ложились спать, молодежь сидела за беседой. Однажды и Лив присоединилась к ним, и никто не обратил внимания на то, что в их круг вошла женщина 62 лет. Душа у Лив всегда оставалась молодой и открытой.
Но в этот день перед самым Рождеством она выглядела чем-то озабоченной, погруженной в собственные мысли. Маттиас поинтересовался:
— В чем дело, бабушка?
Она запнулась.
— Да нет, ничего.
— Нет, скажи! Беспокоишься о детях?
— Нет, нет. Старею. Временами слышу какие-то звуки.
Габриэлла, ежедневно ждавшая с нетерпением этих часов живой болтовни, вздрогнула, услышав слова бабушки.
— Звуки?
— Да. Зловещие. Откуда они идут и что это за звуки — не знаю. Они такие неясные.
— Они звучат мрачно, — улыбнулся Маттиас. — Не привидения ли?
— Нет. Привидений в Гростенсхольме никогда раньше не было.
— Раньше? — спросила Габриэлла. — Какое неприятное маленькое слово!
— Нет, я не то хотела сказать. Давайте кончим этот разговор! Габриэлла, я видела, что ты сегодня рисовала для детей. У тебя хорошие способности. Я этого не знала.
— Спасибо, — улыбнулась радостно Габриэлла и покраснела под удивленным взглядом Калеба.
Однако она не правильно поняла его удивление. Но слова Андреаса кое-что объяснили.
— Габриэлла, у тебя необыкновенно красивая улыбка, — заявил ее молодой родственник из Липовой аллеи. — Она исходит как бы изнутри и лучится так, что ты становишься другой! И это ты, такая кислятина, — закончил он скорее откровенно, чем любезно.
— Она не кислая, Андреас, — поправила его мягко Лив, — правильнее сказать — несчастливая.
Габриэлла смутилась и снова ушла в себя.
— Я тоже видел твои рисунки, — сказал Маттиас. — От кого ты унаследовала такие способности?
— От моей мамы, Силье, — пояснила Лив. — Вы же видели расписанные ею стены. Когда-то и я в молодости немного рисовала, но мой первый муж уничтожил во мне уверенность в себе, и я уже больше никогда не осмеливалась рисовать.
Габриэлла встретилась с ней взглядом. Обе они знали, что значит потерять веру в себя.
Молодые люди попросили показать им хотя бы один рисунок. Лив смущенная, как юная девушка, отправилась на поиски.
— Бабушка так мила, — сказал Маттиас после ее ухода. — Я думаю, что проект с детьми значит для нее бесконечно много.
— Для нас всех, — заметила Габриэлла.
Все согласно кивнули. Увидев акварели Лив, они почти онемели.
— Послушай, мама! — воскликнул Таральд, которого тоже пригласили посмотреть. — Почему ты никогда ничего не говорила? И не рисовала?
— Все произошло так, как я рассказывала, — как бы оправдываясь, ответила Лив, — со мной разделались.
— Это же фантастика, — воскликнула Ирья.
— Можно мне взять их в Липовую аллею и показать папе, маме и дедушке? — спросил Андреас.
— Но дорогие мои, — взволнованно сказала Лив, — это же ерунда!
— Ерунда? — воскликнул Калеб.
— Вот этот лучше всех, — заметила Габриэлла, указав на один из рисунков.
Глаза Лив погрустнели.
— Тебе действительно так кажется? Мне тоже. Именно эту акварель я хотела преподнести первому мужу. А получила оплеуху. Он тогда заявил: «Женщины должны
