Вызывали обвиняемую, но она осталась на месте. Гражданский врач, говоривший по-голландски, дал заключение, что мисс Майбург больше не страдает временным помешательством, но повторное приглашение ответить на выдвинутые против нее обвинения натолкнулось на упорное молчание.
Наконец было представлено резюме и странное заключение, завершившие неудобное дело: поскольку двое свидетелей данных событий были мертвы, а третий отказывался пролить свет на то, что произошло, суд был вынужден гипотетически воспроизвести все происшедшее. Вот как это выглядело.
Иоханнес Майбург был освобожден внучкой, пока один из офицеров спал, а второй пошел проведать раненых. Старик достал из тайника ружье и направился в дом, собираясь убить спавшего капитана. Он уже проявил свою ненависть, плюнув ему в лицо и напав на солдата. Когда он шел по двору, стрелок Кларк заметил его, разгадал намерение старика и застрелил его. Когда он пошел, чтобы осмотреть тело, девушка взяла ружье и убила его. Оказалось невозможным определить, кто сделал третий выстрел и почему.
Тем не менее суд должен решить, виновна ли Хетта Майбург в убийстве стрелка Кларка и в отсутствие каких-либо показаний девушки вынести свой вердикт, исходя из имеющихся данных.
Ее признали виновной и приговорили к смертной казни.
Алекс не слышал стука в дверь. Он понял, что в комнате есть кто-то еще, когда до его плеча дотронулась рука. Но кто его посетитель, он определить не мог. Он едва сознавал себя. Кто-то взял стул и сел напротив него. Сам он сидел на кровати, обхватив руками голову. Все, что он различал сквозь туман дурноты, – синие туфли и ниспадающий на них темный атлас. Он долго смотрел на них, пытаясь понять, что это значит. Способность мыслить покинула его. Ему хотелось заснуть, но он не мог.
Вечер шел своим чередом. Сияние заходящего солнца уже больше не окрашивало комнату в красный цвет, и только свет, проникающий из коридора через веерообразное окно над дверью, позволял различать мебель. Стало холодно, как часто бывает июньскими вечерами, и Алекс поежился. В следующую минуту вспыхнула спичка и огоньки пламени заплясали в камине. Яркий свет заставил его поднять голову. Ее длинная бархатная накидка казалась янтарной в отблесках огня, лицо было туманно, неразличимо. Он подумал о кухне в усадьбе, о коричневом платье в свете лампы, о темной шали, окутывающей ее.
– Я погубил ее… я погубил нас обоих, – сказал он. Голос прозвучал откуда-то издалека.
– Нет, Алекс, ты никогда бы этого не сделал.
– Меня обвиняли в этом всю мою жизнь, но только теперь я действительно виноват. – Он поглядел на огонь, вспышкой промелькнуло воспоминание о том, как он лежит в лодке и смотрит на солнце. – Она протянула мне любящую руку, когда я больше всего нуждался в ней. Я впервые стал Алексом… самим собой. Я принял ее руку без колебаний, не задумываясь о том, что я от нее требую. Встреча с Хеттой дала свободу мне, но забрала ее у нее.
Все перемешалось – обвинение и чувство вины. Слова эти предназначались Хетте, которая никогда уже их не услышит.
– Я думал, что наша любовь будет сильнее любых испытаний. Я думал, что она возвысится над предрассудками и ненавистью вокруг нас. Я думал, что ничто не затронет нас. Боже мой, каким слепцом я был… каким эгоистом!
Раздалось шуршание бархата. Она опустилась на колени перед ним и взяла его руки в свои. Он глядел в лицо, на котором играли серебристые отблески.
– В ответ на свою любовь я потребовал все, и этого оказалось слишком много… больше, чем она могла дать. Она права. Я был врагом.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Материалы заседаний военного трибунала по делу Хетты Майбург были направлены командиру ледисмитского гарнизона, который поддержал вердикт, но отложил исполнение приговора.
Вердикт сопровождался настоятельным прошением о помиловании ввиду того, что Иоханнес Майбург погиб от руки убитого солдата и девушка впала в состояние временного помешательства. Но помимо этого следовало учесть все политические последствия приведения смертного приговора в исполнение. Любыми средствами надо было избежать излишнего шума, потому что газетные статьи, касающиеся отношений между подсудимой и английским офицером, сыном члена британского правительства, опасно балансировали на грани скандала. В результате все формальности были улажены непривычно быстро, и уже в конце июня узница вышла на свободу. Ее препроводили поездом до Ландердорпа, вернули двух лошадей, позаимствованных военными, и предоставили самой добираться до усадьбы.
Был пронизывающе холодный дождливый день, затянувший ущелье Чертов Прыжок завесой, за которой таилась опасность. Хетта ехала под дождем по краю ущелья. Она содрогнулась и ощутила, как призраки умерших дотрагиваются до нее своими костлявыми пальцами. После длительного пребывания в замкнутом пространстве вельд, казалось, потерял для нее свою прелесть естественной свободы. Путь казался бесконечным, а лошади – единственными живыми существами в ее мире.
Когда она въехала во двор, вышел Джонни. Он, не стыдясь, плакал от радости, что снова видит ее, но она соскользнула с седла и вошла в дом, словно рядом никого не было.
Все пропиталось холодом. Маленькие окошки пропускали в комнату совсем немного серого дневного света, но она не стала зажигать лампу. Она была приучена к бережливости с детства. Придерживая на плечах шаль, чтобы согреться, она, не теряя времени, прибралась и разожгла огонь. Хлеб должен быть испечен—тот, что на столе, заплесневел, – и нужно заняться висящей у двери маленькой заячьей тушкой, пока разложение не коснулось и ее. Каша в котелке, свисавшем с крюка над огнем, засохла, ее нужно было отодрать от стенок. Все это требовало времени.
Только когда огонь разгорелся как следует, тесто начало подниматься, а кролик был выпотрошен, она зажгла лампу и пошла задернуть занавески. Ее нога на что-то наткнулась, и девушка посмотрела вниз. Это была разбитая тарелка из буфета.
Занавески остались незадернутыми. Поскрипывая, мерно покачивалось кресло-качалка. Затрещал огонь и озарил оранжевым светом холмик теста, но весь остальной дом был погружен в молчание. Пламя начало затухать. Нужно ставить хлеб в печь. На столе лежал ободранный заяц, застывший и лоснящийся – его подстрелили так давно. В открытую дверь видна постель Франца, отброшенные в спешке одеяла. И ее собственная, неубранная. На полу валяются несколько шпилек.
На полке рядом с плитой лежит трубка и нож для разделки мяса. У двери висит старое пальто с въевшимся стойким запахом табака. Под ним стоит пара сапог, новых, сшитых непослушными пальцами. Их никогда не наденут. Огонь окончательно угас вскоре после полуночи. Тесто перестояло. Лампа помигала и потухла, а кресло-качалка все скрипело и скрипело. Библия, заботливо хранимая, осталась на столе
