– А это правда на несколько дней?
Обескураженная прямым вопросом, Антония проглотила ком в горле. Когда она заговорила, ее голос зазвучал хрипло:
– Я надеюсь, Даниэль.
И тут он понял, что мама опять говорит ему неправду, как и в тот раз, когда она уверяла его, что скоро все наладится и они опять заживут как прежде. Они никогда не будут жить как прежде. И мама с Гизелой вовсе к ним не приедут. Даниэль подумал, что если он закричит или, может быть, заплачет, это заставит его родителей передумать… но в глубине души он понимал, что они не передумают.
– Я поеду, – сказал он.
Час спустя, после того как все трое постояли, обнявшись, в комнате горящей в жару Гизелы, они с плачем спустились в гостиную. Даниэль взял мать за руку и вывел ее в холл.
– А как же дядя Лео? – спросил он, глядя на нее. – Как он поедет? Кто его понесет?
Антония похолодела. Ее ум лихорадочно заработал. Эту страшную правду она намеревалась утаить от сына любой ценой.
– С нами поедет дядя Карл, – солгала она.
– Можно мне подняться и попрощаться с дядей Лео?
– Ты скоро его увидишь. Не надо сейчас его будить.
– И все-таки мне хотелось бы его увидеть.
Детское личико Даниэля выражало упрямую решимость, и Антония с ужасом поняла, что он не поверил ни единому ее слову.
– Ну хорошо. Но только не задерживайся.
Когда Даниэль вновь спустился вниз по лестнице, на его щеках виднелись следы пролитых слез, но протестовать он не стал.
– Дядя Лео сказал, что хочет поговорить с тобой, когда мы с папой уедем.
– Хорошо. – Антония повернулась к мужу и ужаснулась его бледности. Казалось, он держится из последних сил, и стоит ему сказать хоть слово, как вся его решимость рухнет. – Йозеф, с тобой все в порядке? Ты сможешь вести машину?
Он кивнул, но так и не сказал ни слова.
Повернувшись к Даниэлю, Антония сняла с себя тоненькую золотую цепочку с шестиконечной звездой Давида и, опустившись на колени, застегнула ее на шее у сына. Пальцы у нее были ледяные, и Даниэль это почувствовал, когда она заправила цепочку ему под свитер, но не подал виду.
– Сохрани ее для меня, Даниэль.
Он обнял мать, прижался к ней лицом. Его глаза ярко блестели от непролитых слез.
– Я верну ее тебе, когда ты к нам приедешь, Mutti.
Йозеф откашлялся.
– Я собираюсь отнести вещи в автомобиль, Тони. Ты мне не поможешь? – Он строго посмотрел на Даниэля. – А ты оставайся в доме и послушай, не проснется ли сестра.
Ночь стояла ясная, небо было усеяно звездами. Как только чемоданы оказались в багажнике, Антония двинулась к дому, но Йозеф ее остановил.
Она была бледна, темные глаза блестели в лунном свете.
– О, Йозеф, – прошептала она, чуть не плача, – я не хотела, чтобы все так получилось.
– Знаю, – ответил он с горечью. – Думаешь, я не понимаю, Тони? – Он бережно привлек ее к себе и поцеловал, откинув со лба густые тяжелые волосы. – Никто из нас этого не хотел.
Антония безудержно разрыдалась, слезы потекли у нее по щекам.
– О боже! – воскликнула она в отчаянии. – Я не хотела плакать! Я хотела быть сильной…
– Ты сильная. Ты самая сильная женщина на свете.
– Я знаю, ты предпочел бы остаться, невзирая на последствия, – прошептала Антония сквозь слезы, – но Даниэль не может ехать один, ему нужен его отец и…
– И еще ему нужен шанс выжить, – тихо закончил за нее Йозеф. – Что они сделают, когда узнают, что нас нет?
Антония отступила на шаг, ее слезы высохли.
– Они будут рады узнать, что в Нюрнберге стало двумя евреями меньше, – сказала она, силясь улыбнуться.
Йозеф взглянул на дом и увидел на пороге Даниэля – хрупкую детскую фигурку, освещенную падающим из дверей светом.
Антония в последний раз крепко поцеловала мужа в губы на прощание.
– Теперь вам пора ехать, – прошептала она. – Вы должны непременно успеть на первый поезд из Аугсбурга. Но машину не гони, веди спокойно и осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания.
Йозеф подошел к двери дома, поцеловал свой правый указательный палец и прижал его к мезузе [5], прибитой к дверному косяку.
