левым виском, приглажена — как вспененная чаша, на которую дунули, чтобы ее охладить! И та же старая блуза, в которой он ломает мрамор.
2-й студент. Костюм не богат, вроде твоего, Ганибал Скречи! Впрочем, и твой достаточно богат, чтобы оттенить твое лицо!
6-й студент. А невеста! Ну да, конечно, наша Фина! Вы бы узнали ее в этих одеждах? Какая великолепная бледность!
Готлиб. Надеюсь, она тоже не принимает этого всерьез?
1-й студент. О, это дело Натальи! Мы имеем дело с Натальей.
6-й студент. Она молчит… очевидно, не произнесла ни слова. Теперь вопрос, чтобы она не забыла остальную часть урока и верно повторила стихи, которые раскроют Юлию тайну.
Готлиб. Как он глядит на нее! Сжальтесь, сжальтесь…
1-й студент. Теперь молчанье — они вошли! Вы, трое, не подходите близко к окну, смотрите из-за гранатового дерева, где сидит маленькая девочка, та, что с песней прошла мимо нас несколько минут тому назад!
II
Живите, Фина, ведь теперь я ваш
И вы моя. Пусть рок меня настигнет,
Но вы живите вечно! — Сядьте здесь,
На этот стул единственный, а я
Склонюсь к кудрям и лбу, что, как цветы,
Все поднимаются… Глаза и губы,
Твой подбородок, шея — как их запах
Влечет мое лицо! Всегда смотрите
Лишь так, покуда я не превращусь,
Возлюбленная, в вас!
Вы близ меня,
И я близ вас — и за руку держу вас…
И рядом мы: все правда. Слава Богу!
Ну, говорите же!
О, час грядущий!
Из камня должен я иссечь Тидея;
Но как работать мне, когда вы здесь?
Где мне поставить вас? А ведь когда-то,
Трудясь над глыбой, здесь я видел небо
Без вас! Ах, буду ль я работать вновь —
Вновь обрету ли старые привычки —
Велю ли замыслу быть неподвижным,
Пока он переносится на камень?
И буду ль грезить возле вас, о, правда —
Живая правда, что садится, ходит
Со мной?
Ну, говорите!
Нет, сначала
Смотрите, ваши письма! Я придумал
Запрятать их в Психеину одежду;
Которое же больше выпадает?
А… это, что лучом упало лунным
В мой мир!
О, этот взор опять свершает
Обзор меланхоличный, милый, тихий
Всей комнаты, чтоб вновь остановиться
На мне с тоской и неким удивленьем,
Как будто дух по воле Бога мучит
Наш мир и, вдруг остановившись, смотрит
Мгновенье с изумленьем и печалью
На все, что нежно и должно погибнуть!
На книги смотрите? Пусть будут в радость
Им тоже ваши первые слова:
Вот здесь Колутус…[5] скриб Виссариона
Его писал лазурным, бурым, красным —
Прочтите строчку… Нет, Гомер сначала
Пусть мне дохнет из уст моей гречанки!
Вот Одиссея грубый черный шрифт,
С засушенными желтыми цветами,
Чтоб открывать великие места;
«Т а к о н с к а з а л и в А н т и н о я б р о с и л
С в о й д р о т»… цветок скрывает остальное!
Опять глядите? Там мои статуи!
Здесь не смотрите — этой надо в бронзе
Быть отлитой. Вот воин Алеманов,
Жезл на бедре, из золота и черни.
Нет, повернитесь к этой! Не узнали?
Я думал, вы узнаете себя,
Какой я представлял вас — Ипполитой
Нагой на нумидийском скакуне!
Вы помните? «Лепи в рельефе смелом, —
Писали вы, — пока я не приду,
Афинянина, как у нас водилось,
Танцующего и в венке лавровом,
Что встал под миртовой поднятой веткой».
«И п а р х а с м е р т ь х в а л и т е, — кличут гости, —
П о к а н а д г о л о в о й т в о е ю м и р т
П е в ц а и в о и н а: в с т а в а й т е в с е».
И вашу мысль я выразить старался!
На круглом диске только куча рук,
Разбросанных везде и отовсюду,
Но все сходящиеся посредине —
