Есть хлеб Луки, носить его одежду,
Его в своем кармане слышать деньги —
Так не грешат любовники в романах!
Ведь умирал я с голоду, когда
Я музыке учил тебя, — а ты
Давала нюхать мне цветы!
Оттима
О, друг!
Себальд
Он дал мне жизнь: и если упрекнул он
Предателя и угрожал, и больше —
Ведь он был прав? Чему же удивляться?
Сидел он, тихий, с нами за столом —
А ты через него ко мне склонилась;
Он разве мог тогда не замахнуться?
Что преступленье! — Я б свершил их десять,
И больших, только б это было стерто!
А ты — как ты? Сочувствуешь ли мне?
Оттима
Так — я люблю тебя сильней, чем прежде
(Смотри в глаза, пока я говорю), —
Сильней за преступленье — и я рада,
Что маска, что притворное незнанье
И преднамеренная простота
Ушли; на преступление, как наше,
Как не смотреть? — Смотри же вниз тогда!
Велико? Да! — Но радости за это
Не платят ли? Они — или оно?
Молчи! Прошедшее ты разве б отдал,
И преступление и радость вместе?
Тот полдень, как призналась я в любви, —
Молчащий сад — единственную пчелку
Упорную, что вдруг остановилась,
И где она сокрылась, мы узнали
По закачавшемуся вдруг цветку — о да,
Да, «я люблю вас!»
Себальд
Я же отшатнулся
Назад; отвел лицо твое руками —
Так было сладко — твоего лица
Я жаждал всей душой моей и телом!
Оттима
И я тебя принять рискнула здесь,
Прокрадываться утром заставляла —
Себальд
Я всматривался вверх, в оранжерею,
Пока не станет красный свет на стеклах
Желтей —
Оттима
Моим же знаком было солнце,
Зажегшееся на стволе каштана,
Морозом тронутого.
Себальд
Ты смеялась,
Что был я мокрым, — я в траве ступал.
Оттима
А наша завершительная ночь?
Себальд
Июльская?
Оттима
И день за ней, Себальд!
Когда колонны неба гнулись в зное
И черно-синий свод склонился низко
Над нами, чтоб толкнуть нас друг на друга
И задушить все жизни, кроме наших.
Лежали мы, когда пришла гроза.
Себальд
И как!
Оттима
Лежали мы в лесу, ты помнишь?
Вверху бежала ищущая буря,
И временами яркий белый свет
Горел сквозь крышу сосен — тут и там,
