— Ясно, товарищ старшина! Разрешите идти?
— Идите! Вот личный знак. И без замечаний!
Разошлись оба довольные: Комаристов потому, что через час увидит Аню, Громов оттого, что, несмотря на препятствия, чинимые Пучковым, все же показал свою власть. Отпустив Комаристова, Громов с облегчением вздохнул. Немного теперь осталось. Утром ему сообщили, что его докладная с просьбой послать на учебу уже подписана инженером части и начальником штаба полка майором Шаговым. Ее осталось подписать только начальнику училища.
В конце действительной службы фортуна наконец повернулась к Громову лицом.
Когда гремит стоянка, клокочет разорванный винтами воздух и юлой крутятся у самолетов его подчиненные, он, Громов, мог спокойно, со смаком выкурить папиросу. «Не большая удача — быть старшиной», — подумал он. Механик может стать техником, инженером, штурманом, летчиком, а старшине только две дороги: на сверхсрочную или в запас. Но ни в запас, ни на сверхсрочную не хотелось Евгению. Он не из таких, кто бросает службу в чине старшины. Нет, он будет офицером. Да еще каким! Не чета какому-нибудь Пучкову. По технической линии он, старшина, не пойдет: какой прок ковыряться в шплинтах? Другое дело — служба в штабе, в военной комендатуре или в политотделе училища. Там он был бы на месте.
Громов так задумался о будущем, что ему захотелось сейчас же осведомиться о продвижении докладной. В курсе всех дел был его приятель Касимов — писарь штаба. Старшина вообще уважительно относился к писарям, адъютантам, делопроизводителям и в шутку называл их «вершителями судеб». Это Касимов сказал ему, что пришла разнарядка из политического училища, но туда будут посылать только членов или кандидатов партии. Громов был комсомольцем. Поэтому он сразу же стал просить рекомендацию у начальника штаба полка майора Шагова. Тот дал ему рекомендацию и утвердил ее в политотделе.
«У кого же попросить вторую?» — подумал старшина.
— Можно? — спросил сержант Желтый, вталкивая в узкую дверь свое высокое, стройное тело.
— Садись, — сказал Громов, повернувшись на постели.
— Разнарядка, говорят, пришла. Скоро тебя, старшина, здесь не будет..
— От кого узнал?
— Сорока на хвосте принесла.
— Еремин сказал, некому больше, — с нарочитым равнодушием ответил Громов. — Он слышал мой телефонный разговор.
— Словом, завидую...
Громов спрыгнул на пол, выдернул из-под койки чемодан, достал папку с бумагами.
— Вот он, аттестатик. Видишь? Только я да Корнев сумели получить. Корнева отпускали в школу как помощника групповода. Ну и я — разве я чего-нибудь не добьюсь?
— Это копия, — заметил Желтый и, взяв из рук Громова лист с печатью нотариуса, посмотрел на свет: — Интересно, подделок и подчисток нету?
Громов строго взглянул на товарища.
— Брось шутить... За личным знаком, наверное, пришел?
Желтый прижал руки к груди и опустил ладони, словом, сделал вид, какой принимает собачонка, когда она служит, выпрашивая подачку. Это не рассмешило Евгения, но, когда Желтый нарочито умоляющим голосом произнес: «Так точно, за личным знаком», — Громов ухмыльнулся.
— В цирк тебе надо... — сказал он.
— Ты знаешь, какую почву я подготовил тебе в Литвиновке? За пять лет не сыщешь, — сказал Желтый.
— Всех девчат в поселке расхватали, по деревушкам подались, — тоном осуждения изрек Громов, но тут же спросил мягко: — Кто она?
— Библиотекарша, черненькая такая, просто загляденье. Я ей сказал, что познакомлю с тобой, самым лучшим нашим парнем. Она обрадовалась... У тебя личный знак при себе?
— Не торопись. Нельзя сейчас тебе уходить. Слышишь, Корнев на балалайке бренчит? Увидит он, что я тебя отпустил, Пучкову доложит. А Пучков припишет мне превышение прав. Ведь ты недавно ходил по увольнительной. Вот стемнеет, тогда иди в свою Литвиновку. Но... до вечерней переклички...
— Разумеется... Идем вместе. Оставь кого-нибудь за себя и айда.
— Нет, не могу оставить подразделение. И вовсе не потому, что здесь генерал. Вот уеду в училище — тогда прощай аэродром. А тебе придется загорать до конца службы...
— Не всем же быть офицерами, кому-то и в сержантах служить надо.
— Офицеры тоже бывают разные. Вон Пучков — сколько лет на службе, а все в шплинтах ковыряется. Дурак просто.
— Ты это брось, — с обидой сказал Желтый, — он умный, только какой-то невоенный.
— Скажешь тоже: умный! Когда-то работал в училище, где Покрышкин был курсантом. Кто теперь Покрышкин? И кто такой Пучков?
— Утку кто-то пустил. Не работал Пучков с Покрышкиным.
Помолчали. Громов перетасовал бумаги, положил копию аттестата сверху и завязал сиреневые тесемки папки.
— Так-то, кореш, наше дело теперь в шляпе, — с улыбкой сказал Громов, укладывая папку в чемодан.
— Покрышкиным ты все равно не станешь.
— Ну-ну... А то не дам тебе личного знака, — бросил Громов с улыбкой.
Желтый понял, что это была не шутка.
«Если с ним будешь разговаривать так, как он заслуживает, и вправду не сходишь к Аджемал», — подумал Желтый и обиженно произнес:
— Я для тебя старался, а ты...
— Не такие мы бедные, чтобы кто-то нас знакомил. Мы и сами с усами. На вот, получай! — Громов вынул из кармана жестяной жетон и подал его другу.
— Как хочешь, — с нарочито разочарованным видом вздохнул Желтый. — А девушка красивей, чем жена Пучкова.
— Можете быть свободным! — строго произнес Громов, подчеркивая этим, что такого рода услуги роняют авторитет старшины.
«Надо смываться, не то еще передумает и отберет знак», — подумал Желтый и, козырнув, удалился.
Старшина поправил гимнастерку и пошел в палатку, где жил Игорь Корнев.
— Можно? — спросил Громов, хотя обычно никогда не спрашивал на это разрешения. Ему нравилось появляться перед подчиненными неожиданно, заставать их врасплох.
— Прошу, — ответил Корнев, сидевший на стуле, сделанном из дюралевых закрылков самолета.
Солнце проникало в палатку сквозь плексигласовую врезку в брезенте. На низком столе, тоже авиационного Происхождения, лежал розовый квадрат света. Как раз в этом квадрате Громов увидел самолетный радиопередатчик, несколько книг и горку формуляров, куда механики обязаны записывать, какие работы и когда были проделаны на самолете и моторах.
Перед Корневым был развернут один такой формуляр — паспорт, как тут говорили, а вернее — биография двигателя. На толстых, прошнурованных, скрепленных сургучной печатью листах было указано, какой характер, индивидуальные особенности имел новый двигатель, как они изменились после заводской переборки мотора или после долгой работы в воздухе.
— Механиков контролируем или передатчик настраиваем? — спросил Громов.
Корнев счел ответ излишним и промолчал.
— На самой матчасти надо их контролировать, а не по бумажкам. Помню еще в Иркутске: загорелся самолет в воздухе, арестовали формуляры. Проверили: все профилактические работы делали вовремя. Почему же самолет загорелся? Оказывается, по передатчику кто-то принял из-за границы соответствующую команду и выполнил...
— Уж не думаешь ли ты, что и я готов принять такую команду? — с обидой спросил Корнев.
— Ну что ты, друг мой. Я это просто так, — ответил Громов и попытался замять неловкость
