выражала саму печаль. Я брал дочь на руки и каждый раз, когда она всхлипывала в моих объятиях, утыкаясь головой в подбородок, испытывал невыносимую боль и еще сильнее прижимал ее к своей груди. Наконец Ёсиэ возвращалась домой. От нее пахло вином.
– Что, чуешь запах? Встретила подругу, вот и заболтались. – Ёсиэ как будто оправдывалась, хотя я ни о чем не спрашивал. Потом она впадала в истерику, ее начинала бить дрожь, которая пугала меня более всего. Дрожь доходила до конвульсий. Я видел, что это опасно – оставался один лишь шаг до безумия, и поэтому еще более сократил выходы из дома. Купил письменный стол, чтобы в уединении работать над рукописями. Надеясь получить наконец солидный гонорар, забросил брошюры и взялся писать фундаментальную книгу о здоровье, основанную на новейшей американской науке о питании. Однако этим я только усугублял трудности своей жизни.
Это произошло год спустя после банкротства – в начале февраля нынешнего года. После некоторого перерыва я зашел домой. Акико не было, она ушла на работу. На столе лежал незапечатанный конверт. Так как жена обычно оставляла для меня толстые пакеты – извещения из суда о привлечении к принудительному исполнению или же требования об оплате счетов, – я сразу же подумал, что бы это могло быть на сей раз? Со странным волнением в груди на всякий случай заглянул в конверт. Оттуда выпал один листок. В верхней его части шрифтом, показавшимся мне мелким, было напечатано: «Заявление о разводе», дальше следовало изложение соответствующих формальностей, разбитое по параграфам. Все они были уже заполнены рукой Акико. Мне оставалось только поставить свою подпись и личную печать. В графу, где указывалась дата бракосочетания, Акико вписала не число подачи заявления о браке, а тот день, когда мы двадцать четыре года назад начали совместную жизнь, – дату, которую я сам, пожалуй, не смог бы вспомнить.
Какое-то время я стоял совершенно ошеломленный. Но не потому, что мне так внезапно сунули под нос этот бланк. Просто вся боль, не отпускавшая меня ни днем, ни ночью, разом выплеснулась наружу. До сих пор я жил с сознанием неизбежности своего пути, где не оставалось места для какого-либо выбора. Сейчас я был поставлен перед лицом иной, все спутавшей реальности. Все вдруг стало неопределенным и неясным, словно окутанным туманом. Неподвижно и бездумно сидел я за столом, погрузившись в оцепенение.
Просидев так несколько часов, я написал Акико письмо, в котором советовал ей еще раз все обдумать, и вместе с заявлением о расторжении брака оставил его на ее столике. Потом вышел из дома и отправился к Ёсиэ.
Чувствуя себя обнаженным под пристальным взглядом Ёсиэ, я продолжал притворяться, что сплю. Чтобы не видеть ее глаз, хитрил, пытаясь даже имитировать сонное дыхание. Я надеялся, что тем временем и в самом деле усну. Однако и при закрытых глазах под веками мельтешили светящиеся точки. Сон никак не приходил.
– Положи-ка руку сюда. Хоть на минуточку.
– А-а, да…
Сделав вид, что только сейчас проснулся, я положил руку на грудь Ёсиэ. Затем обнял ее, легонько шлепнул по спине и снова убрал руку. Ёсиэ вся съежилась, робко прижалась ко мне и, спрятав лицо на моей груди, закрыла глаза. Я тоже смежил веки, подавляя в себе раздражение. «Хоть сегодня оставила бы меня в покое. Бывают же моменты, когда человеку хочется побыть одному». Еле сдерживая желание произнести эти слова вслух, я молчал и чувствовал, как все более каменеет мое тело.
– Ну, спокойной ночи. – Я освободился от объятий Ёсиэ. Она прихлопнула рукой одеяло.
– Извини. – Ёсиэ легонько чмокнула меня и вернулась на свою постель.
Прошло уже более получаса, и меня начала обволакивать дремота, когда Ёсиэ вдруг произнесла:
– И все же я расстанусь с тобой.
Я на мгновение лишился дара речи. Не в силах более сдерживать раздражение, но все же спокойным голосом спросил:
– Что ты сказала?
Ёсиэ не отвечала.
– Почему ты это сказала? Что-нибудь случилось?
– Ничего.
– Тогда почему так?…
– Я уже ни на что не гожусь… Ведь правда? Потому-то… – Голос Ёсиэ звучал со все большим надрывом.
– Да что ты мелешь! – Разозлившись, я вскочил с постели. На сегодня мне было достаточно и заявления о разводе. Разве оно не вызвано тем, что Ёсиэ сама связала меня по рукам и ногам? Если бы она позволяла мне свободно навещать своих, ничего бы не случилось. На память пришли те дни, когда я не мог ни навестить Акико, ни связаться с ней. А ведь Акико на протяжении нескольких месяцев жила, не имея никакого дохода, страдала, волновалась. «Да разве я недостаточно для тебя сделал? Разве не все, что мог? А ты еще смеешь так заявлять!» – с такими мыслями я с ненавистью смотрел на Ёсиэ. Она сидела на постели, вся дрожа. Губы ее стали синими, как лепестки горечавки, плечи сотрясала мелкая дрожь, напоминавшая движение ряби на глади озера под порывами ветра.
При взгляде на нее меня охватило чувство жалости, и я, чтобы успокоиться, вынул из холодильника бутылку пива.
– Выпьешь?
– Спасибо. Пожалуй, выпью. – Она встала. Осушив стакан пива, Ёсиэ глубоко вздохнула.
– И все же давай так и сделаем.
– Этим не шутят. – Я представил, как выглядел сегодня, когда вернулся. Наверное, был очень бледен и излишне молчалив. Но главная причина все-таки в том, что я боялся взглянуть в глаза Ёсиэ.
– Я больше не могу жить с тобой. Ты слишком многое скрываешь от меня. Я понимаю, что ты взвалил на себя непосильную ношу. Поэтому можешь возвращаться к своей жене.
– Но почему именно сегодня ты это говоришь? Не слишком ли ты жестока, Ёсиэ? До сих пор я работал изо всех сил, и что толку? Если я сейчас и вернусь домой, вряд ли Акико обрадуется. К тому же что будет с Миэко? Ёсиэ опять начала бить дрожь.
– Хотя я и не хотела говорить, но, полагаю, если бы тебя действительно волновал вопрос отцовства, ты мог давно это оформить, признать дочь.
Подавив новый приступ гнева, я ответил:
– Дело не в формальностях. Самое важное сейчас… Бывают ситуации, когда ничего нельзя сделать, не так ли? Для Миэко важнее то, что я тут, с ней рядом. Другое дело, если бы меня не было или я куда-нибудь уехал. Вот тогда было бы необходимо оформить удочерение. Но ведь я здесь, не так ли?
– Здесь-то ты здесь, но… – Ёсиэ устремила на меня тусклый взгляд. – Ты всегда так. Присутствуешь, и в то же время тебя здесь нет. Сам ты здесь, но сердце твое совсем в другом месте.
Вместо ответа я встал и пошел за новой бутылкой. Открыл холодильник, но пива больше не было.
– Мы пережили адские времена, верно? – немного успокоившись, заговорил я. – Ты ведь знаешь, навалилось забот с гору, ни днем ни ночью передохнуть не удавалось. Разве не так? И конечно, сердце все время было в плену этих забот, здесь уж ничего не поделаешь. Но говорить, что меня здесь не было, слишком жестоко.
– Я говорю о любви. Только о ней. Впрочем, теперь уже все кончено. – Она сказала это так, словно перед самым носом у меня захлопнула дверь.
– Ну хотя бы сегодня не говори ни о чем! Только сегодня! – закричал я и тут же почувствовал, будто в черепной коробке разом раскрылись тысячи ран. Я начал изо всех сил трясти головой – признак невроза, появившегося вскоре после банкротства. Ёсиэ знала о нем. Она также знала, что это предвещало бурю, но уже не могла сдерживаться.
– Я потерпела крах. Но думаю все же, что и сейчас еще не поздно… Начать жизнь сначала.
– Что ты говоришь! А что станет с Миэко? Ребенку нужен отец. Стоило ли мне надрываться до сих пор? Зачем? Непонятно. Мало ли какие вздорные мысли придут тебе в голову. Ребенку нужна семья, и ее нельзя рушить под влиянием минутного настроения.
– Да, но делал ли ты что-либо как отец для этого ребенка? Твоя любовь к Миэко была какой-то ущербной. Девочка постоянно жаждала настоящей отцовской любви.
Мне это совершенно ясно. Даже когда мы приезжали в родительский дом, она лезла обниматься не к
