Глава 9
Автомобиль затормозил около дощатого домика. За забором залаяла собака. Как в обычной среднерусской деревне. Это был небольшой рабочий поселок. Молодых людей здесь почти не осталось, все перебрались в столицу, некоторые дома стояли заколоченными. Это место считалось бесперспективным, и дома намеревались сносить, чтобы построить здесь новый большой центр для обслуживания автомобилей.
Фешукова открыла дверь и громко позвала сначала по-латышски, затем по-русски. Они прождали минуты полторы, прежде чем наконец послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и на пороге возник мужчина, накинувший на себя какую-то замызганную куртку. Под ней была не очень свежая темная рубашка и мятые брюки. В правой руке он держал палку, на которую опирался при ходьбе.
Очевидно, это и был тот самый Рябов. Тяжело ступая, он дошел до калитки и открыл ее, смерив гостей недобрым взглядом. Затем спросил:
— Что вам нужно? Кто вы такие?
— Мы хотим с вами поговорить, — ответил Дронго, решив, что нужно взять инициативу на себя.
— О чем поговорить? Откуда вы приехали? Опять будете меня уговаривать съехать отсюда? Никуда я не уеду, и вы меня не выселите. Прав таких не имеете.
Дронго оглянулся на свою спутницу. В таких случаях решение нужно принимать мгновенно.
— Мы как раз хотим вам помочь, — сказал Дронго, — мы журналисты и поэтому приехали к вам.
— Журналисты, — прохрипел Рябов, — журналисты — это хорошо. Ну, тогда входите в дом. Цыц ты! — прикрикнул он на захлебывающуюся от лая собаку, сидящую на цепи.
Они вошли в дом. Здесь царил полный беспорядок.
— Проходите в комнату, — скинул с себя полушубок Рябов. — Правда, у меня там неубрано. Жена умерла в прошлом году, а дочь все никак не соберется приехать, чтобы отца навестить.
— Где она сейчас? — спросил Дронго, усаживаясь на стул. Он так и не снял куртку. Впрочем, Рябов ему и не предлагал. Фешукова осталась в пальто. Она уселась на другой стул.
— В Калининграде, — ответил хозяин, входя в комнату. Он недовольно огляделся, словно не знал о царившем вокруг беспорядке, и сел на диван, который жалобно под ним скрипнул.
— Что вам нужно? — спросил он, вытягивая свою левую ногу. Из-под брюк проглядывал протез.
— Мы хотели с вами поговорить, — осторожно начал Дронго, — нам сообщили, что у вас есть некоторые проблемы…
— У меня одна большая проблема. Эти гниды из районной власти хотят меня отсюда выгнать. А я не хочу уезжать. Они говорят, что эти дома принадлежали давно закрытой фабрике. А я им объясняю, что купил дом еще десять лет назад и заплатил полную цену. У меня купчая есть, а они ее не признают. Говорят, что прежний владелец не имел права продавать дом. Он смошенничал. Но при чем тут я?
Старик от негодования даже побагровел. У него было большое широкое лицо, несколько рыхлый нос, мордастые щеки.
— Безобразие, — в тон ему согласился Дронго. — Значит, дом вы купили десять лет назад? — Он достал из кармана ручку и сложенный вчетверо листок бумаги, словно для того, чтобы начать записывать.
— Почти десять лет, — кивнул Рябов. — А теперь они мне говорят, что я приобрел его незаконно. Можете себе представить?
— А где вы работали до этого?
— Нигде не работал. В собачьей будке дежурным сидел. Сначала на вокзале, потом в одном приличном доме устроили. Консьержем меня называли. Ну, какой я к черту консьерж был, если платили гроши и еще хотели, чтобы я сутками дежурил. Махнул я на все рукой и ушел.
— А до этого?
— До этого человеком был, — с чувством произнес Рябов. — При советской власти жили. Я в училище заместителем директора работал по хозяйственной части. А потом оттуда ушел и на железной дороге работал. Только там мне тоже не повезло. Видите, как меня там укоротили? — Он поднял штанину, показывая протез. — И стал я никому не нужным инвалидом. Вот такая у меня судьба. А теперь меня еще и из дома моего выгнать хотят.
— Нехорошо, — согласился Дронго. — Значит, ногу вы потеряли, когда работали на железной дороге?
— Я же говорю.
— Значит, сторожем и консьержем вы работали, уже будучи инвалидом?
— Правильно. И гроши получал. Когда советская власть была, она нас, инвалидов, уважала. У меня трудовой стаж был почти тридцать пять лет. А после мы гроши получали.
— И вы работали консьержем?
— Ну да. В Риге. Тогда я еще там жил, в самом центре. Мне еще в восемьдесят шестом как инвалиду квартиру дали в доме железнодорожников. Хорошую квартиру — трехкомнатную.
— Ясно. И вы работали консьержем. Но нам рассказывали, что там в это время случилась какая-то непонятная история с самоубийством?
— Что здесь непонятно? — удивился Рябов. — Все как раз понятно было. Человек домой пришел, а тут ему письмо принесли, что он банку деньги должен. Ну, он веревку на себя накинул и решил со всеми долгами вот так расплатиться. Они меня доведут, что я тоже на себя веревку накину.
— А нам говорили, что про письмо он уже знал и сам просил своего секретаря это письмо ему принести.
— Ну, может, и так было, — великодушно согласился Рябов, — я уже иногда запамятываю. Только он повесился, это точно.
— И вы считаете, что это было самоубийство?
— Конечно. Эти господа ведь с жиру бесились. Он ремонт в своей квартире делал, другой девочек к себе водил, третий — мальчиков. В таком доме только такие господа и жили. И всегда хорошо жили. И при советской власти, и потом. Они всегда устраивались. Его папаша был известным врачом еще до войны. Потом при Советах неплохо жил. А сынишка у нас даже в крупных начальниках ходил, песни народные пел, разные фестивали организовывал. Потом уехал за границу. А когда вернулся, сразу бизнесменом заделался. В общем, у них и куры несутся, и петухи. Это мы как тогда плохо жили, так и сейчас плохо живем.
— Господин Рябов, а как все произошло? Неужели в его квартире никого больше не было?
— Не было, конечно. Я на смену в девять заступил и никого не видел.
— Подождите, — прервал его Дронго, — значит, до вас там был другой дежурный?
— Конечно, другой. Раньше полагалось сутки дежурить и трое дома. А нас тогда взяли двоих. И мы вдвоем работали. Сутки дома, сутки — на смене. Правда, платили полтора оклада, но все равно не так много.
— Значит, в доме был и другой консьерж?
— Мой напарник. Андрей Скалбе. Он живет сейчас в Вентспилсе. Андрею тогда было двадцать или чуть больше, он совсем молодым был. И ему нравилось там работать. Потом и он ушел, через год или полтора.
— И вы в девять заступили, — напомнил Дронго. — Он сдал вам дежурство и ничего не сказал про посторонних.
— Не было в доме посторонних. Там всего восемь квартир. Иначе он меня предупредил бы, — упрямо повторил Рябов, — и ключи запасные у нас лежали, мы их мастерам давали, когда они приезжали на работу. Но они к десяти приходили, а наш жилец, тот самый, который покончил с собой, Краулинь, раньше приехал. Вежливый был, не задирался. Поздоровался и поднялся по лестнице, дверь своими ключами открыл. Потом в квартире остался. И машину рядом с домом оставил, все как обычно. Его секретарь приехала, поднялась, звонила, стучала, он не отвечал. Ко мне спустилась, и мы снова ему домой позвонили. Но он не ответил, и тогда мы наверх поднялись. Дверь открыли и его нашли. Она кричать стала,
