– Ну зачем же так?
– А затем. Я бы на месте ученых так же бы рассудил. Этот Сергей Иванович только всю картину портит. Бегает, пугает... А ведь ученые тоже не все понимают. Как ни учись, умнее не станешь.
– Как же так? – Я постарался улыбнуться.
– А так. Образованнее станешь, а умней – никогда.
– Не считаете же вы себя умнее...
– Не знаю. Но мои-то без меня куда? Маша, Зуй, другие? Они же надеются. Если в соседний дом вор залез, с ружьем, что будет умнее – бежать спасать или подумать: «А вдруг он меня из ружья пристрелит?»
– Вряд ли это аргумент. Соседний дом живет по тем же законам и обычаям, что и вы. А представьте, что в другой стране этот вор...
– Ну придумай! Придумай такую страну, чтобы от вора была польза!..
– Придумать можно, – не сдавался я. – Допустим, в соседнем доме живут люди, больные чумой, а не хотят уезжать в карантин. Вот и приходится их с оружием в руках вывозить, чтобы остальных спасти. Понимаете, я привел первый попавшийся довод...
– Ну что ж, я глупый, что ли?
– А представьте, что вы в ту деревню приехали вчера, не знаете ни про болезнь, ни про врачей и видите только внешнюю сторону событий.
– Знаю! Знаю же! – озлился лесник. – Чума?.. Скажешь тоже. Сам погляди сначала, а потом оправдывай. Так и Гитлера оправдать можно. Видишь ли, его нации места было мало, а у других свободная земля – вот и надо отобрать, да еще и людей извести... Ладно, не будем спорить. – Лесник выбросил в пыль папиросу. – Не будем спорить. Я тебя для того и позвал, чтобы ты поглядел, чума здесь или простой грабеж. А если со мной что случится, то дыру сам отыщешь. И смотри, чтоб тебя сукры не выследили.
Арба подпрыгивала на неровностях дороги, пыль скрипела на зубах, в кустарнике у дороги шевелилось что-то большое и темное, кусты трещали и раскачивались, но ни лесник, ни Зуй не обращали на это внимания.
– Что там? – спросил я.
– Не знаю, – признался лесник. – Иногда бывает такое шевеление. Я как-то хотел поглядеть, но они не пустили. Нельзя близко подходить. А если не подходить, то неопасно.
– Неужели вам не захотелось выяснить?
– Если все выяснять, жизни не хватит. Тебе в соседнем городе не все ясно, а здесь...
– Кстати, вам не приходило в голову измерить длину хода в шалаше?
– А я думаю, что длины никакой нет. Как занавеска.
– А вам не казалось, что вы падаете?
– Казалось.
– И что это падение продолжается долго?
– А вот это – чистый обман. К примеру, я тебя ждал. Ты от меня не больше чем на минуту отстал. Если бы больше, я бы тебя искать пошел. Так что это падение – одна видимость. Но я тебе другое скажу – хочешь верь, хочешь нет: если с другой стороны к дыре подойти, то ее вовсе нету.
– Как так?
– Ты с другой стороны сквозь это место можешь пройти и ничего не заметишь. Вот как.
У дороги стояло одинокое дерево. Под толстым горизонтальным суком, на котором были развешаны белые, голубые тряпочки и веревки, сидел почти голый старик. Свалявшиеся волосы доставали до земли, страшно худые ноги были подобраны к животу. Старик раскачивался и подвывал.
– Кто это? – спросил я.
– Таких здесь много. Отпустили его сукры, а деваться некуда, деревни нет, все померли. А может, бегал, скрывался. Всю жизнь бегал. Дерево это у них святое, трогать старика нельзя. Если только некул разорвет. Только некулы редко к дороге выходят. А старику кто лепешку кинет, кто воды поставит. Тем и живет. И будто бы духи здешние его охраняют. Чепуха это все, от дикости.
Зуй кинул что-то старику, морщинистые руки дернулись, как паучьи лапы, подхватили подачку.
– А откуда Зуй знал, что мы придем?
– Я на той неделе здесь был. Без предупреждения лучше в деревню не соваться. Сукра можно встретить. Меня они не любят.
– И многие знают о вас?
– Как же не знать? Я фигура заметная.
Мы догнали стадо. Четыре однорогие – ну, что ли, коровенки – плелись по пыли, окруженные кучкой тамошних, наверное, овец. Голый мальчишка бегал, стегал этих коровенок и овец по бокам, чтобы не мешали нам проехать. Вдруг мальчишка замер, увидев меня.
– Курдин сын, – пояснил лесник. Вытащил из верхнего кармана гимнастерки кусок сахара и кинул его мальчишке.
Кусок сахара сразу перекочевал за щеку пастуха.
– Учиться бы ему, – вздохнул лесник. – Все думал – может, его к нам взять, в школу, детей у нас нет. А?
– Вы бы, наверное, не только его взяли, – сказал я.
– И не говори. Может, возьму еще...
Дорогу пересекал забор из жердей. Зуй спрыгнул с арбы, передав вожжи леснику, и оттащил несколько жердей в сторону, чтобы освободить проезд. Ставить их на место не стал, за нами шло стадо. Арба перевалила пригорок, и впереди появилась деревня.
Хижины стояли вкруг, обнесенные тыном, окруженные широким, но, видно, мелким заросшим ряской рвом. Через ров вел бревенчатый мостик. Ворота в тыне, когда-то прочные, мощные, были полуоткрыты, накренились, уперлись в землю углами, и закрыть их было бы нельзя.
– Эй! – крикнул Зуй, придерживая носорогов у мостика.
Никто не откликнулся. Деревня словно вымерла. Носороги замешкались перед мостиком. Зуй хлестнул их кнутом. Носороги дернули арбу, она вкатилась на мост, бревна зашатались, словно собирались раскатиться.
Мы выехали на пыльную утоптанную площадь, на которую со всех сторон глядели, распахнув черные рты дверей, голодные, неухоженные хижины, словно птенцы в гнезде, отчаявшиеся дождаться кормилицу. С тына и соломенных, конусами, крыш взлетели вороны или что-то вроде них. Взлетели и принялись кружить над нами и сухим корявым деревом, возле которого мы остановились.
Я знал эту деревню. Она пригрезилась мне на пляже, только я видел ее тогда сверху. И дерево видел.
И человека, повешенного на толстом длинном суку.
Порыв горячего, сухого ветра качнул тело, и оно легко, словно маятник, полетело в нашу сторону. У меня схватило сердце.
Лесник, соскакивая с арбы, подставил руку, и я понял, что это не человек – кукла в человеческий рост, чучело с грубо намалеванным на белой тряпке лицом – два пятна глаз, полоска рта и вертикально к ней – полоса носа. Так рисуют дети.
– Ну и ну, – сказал я, последовав за Сергеем.
Куклу трудно было принять за человека. Виноват был мой сон – в нем я был уверен, что вижу человека. Поэтому теперь, наяву, смотрел на чучело, а видел человека.
– Это я, – пояснил лесник. – Это меня повесили. Так сказать, заочно, на устрашение врагам.
– Кто повесил?
– Стражники. Давно повесили, весной еще.
Зуй привязал вожжи к стволу, под ногами куклы. Лесник снял с арбы рюкзак.
– Очень мною недовольны, – продолжал лесник не без гордости. – Но поймать не могут. Вот и пришлось куклу сооружать. Наглядная агитация.
– А почему здесь пусто? – спросил я.
– А кому здесь быть? Какие бабы остались и старики – в поле. Мужики – кто скрывается, кто в горе. Сам понимаешь...
