– До свидания.
Они ушли. Маша чуть сзади. Она сутулилась, может, стеснялась своего высокого роста. На ней были хорошие, дорогие туфли, правда, без каблуков.
Я не сдержался. Понял, что никогда больше их не увижу, и догнал их у ворот.
– Погодите, – попросил я.
Лесник обернулся, потом махнул Маше, чтобы шла вперед, к мотоциклу.
– Сергей Иванович, скажите только, что за птица? Я ведь цыпленка видел.
Маша молча привязывала пустые корзины к багажнику.
– Цыпленка?
– Ну да. Розовый, голенастый, с длинным клювом.
– Бог его знает. Может, урод вылупился. От этого... от радиации... Вообще-то яйца обыкновенные.
Лесник уже не казался ни сильным, ни решительным. Он как-то ссохся, постарел и даже стал невзрачным.
– И яблоки обыкновенные?
– К чему нам людей травить?
– Такие здесь не растут.
– Обыкновенные яблоки, хорошие. Просто сорт такой.
Сергей Иванович пошел к мотоциклу. Маша уже ждала его в коляске.
Из ворот рынка вышел человек, похожий на арбуз. И нес он в руке сетку, в которой лежало два арбуза. Арбузы были ранние, южные, привез их молодой южанин, задумчивый и рассеянный, как великий математик из журнального раздела «Однажды...». Продавал он эти арбузы на вес золота, и потому брали их неохотно, хотя арбузов хотелось всем.
– Сергей! – возопил арбузный толстяк. – Сколько лет!
Лесник поморщился, увидев знакомого.
– Как жизнь, как охота? – Толстяк поставил сетку на землю, и она тут же попыталась укатиться. Толстяк погнался за ней. – Все к вам собираемся, по дела, дела...
Я пошел прочь. Сзади раздался грохот мотора. Видно, лесник не стал вступать в беседу. Мотоцикл обогнал меня. Маша обернулась, придерживая волосы. Я поднял руку, прощаясь с ней.
Когда мотоцикл скрылся за поворотом, я остановился. Арбузный человек переходил улицу. Я настиг его у входа в магазин.
– Простите, – сказал я. – Вы, я вижу, тоже охотник.
– Здравствуйте, рад, очень рад. – Арбузный человек опустил сетку на асфальт, и я помог ему поймать арбузы, когда они покатились прочь. Мы придерживали беспокойную сетку ногами.
– Охота – моя страсть, – сообщил толстяк. – А не охотился уже два года. Можете поверить? Вы у нас проездом?
– В отпуске. Вы, я слышал, собираетесь...
– К Сергею? Обязательно его навещу! Тишь, природа, ни души на много километров. Чудесный человек, настоящий русский характер, вы меня понимаете? Только пьет. Ох, как пьет! Но это тоже черта характера, вы меня понимаете? Одиночество, он да собака...
– Разве он был не с женой?
– Неужели? Я и не заметил. Наверное, подвозил кого-то. А как он знает лес, повадки зверей и птиц, даже ботанические названия растений – не поверите! Вы не спешите? Я тоже. Значит, так, купим чего- нибудь и ко мне, пообедаем. Надеюсь, не откажете...
До деревни Селище по шоссе я ехал на автобусе. Оттуда попутным грузовиком до Лесновки, а дальше пешком по проселочной дороге, заросшей между колеями травой и даже тонкими кустиками. Дорогой пользовались редко. Она поднималась на поросшие соснами бугры, почти лишенные подлеска, и крепкие боровики, вылезающие из сухой хвои, были видны издалека. Потом дорога ныряла в болотце, в колеях темнела вода, по сторонам стояла слишком зеленая трава и на кочках синели черничины. Стоило остановиться, как остервенелые комары впивались в щиколотки и в шею. На открытых местах догоняли слепни – они вились, пугали, но не кусали.
Охотник я никакой. Я выпросил у тети Алены ружье ее покойного мужа, отыскал патроны и пустой рюкзак, в который сложил какие-то консервы, одеяло и зубную щетку. Но маскарад не был предназначен для лесника, скорее, он должен был обмануть тетю Алену, которой я сказал, что договорился об охоте со старым знакомым, случайно встреченным на улице.
Трудно было бы вразумительно объяснить – и ей, и кому угодно, себе самому, наконец, – почему я пристал к арбузному толстяку Виктору Донатовичу, добрейшему ленивому чревоугоднику, живущему мечтами об охотах, о путешествиях, которые приятнее предвкушать, чем совершать; пришел к нему в гости, обедал, был любезен с такой же ленивой и добродушной его супругой, скучал, но получил-таки координаты лесника. Чем объяснить мой поступок? Неожиданной влюбленностью? Тайной – грезы, цыплята, яблоки, страх женщины, которой знакомо странное имя Луш, гнев лесника? Просто собственным любопытством человека, который не умеет отдыхать и оттого придумывает себе занятия, создающие видимость деятельности? Или недоговоренностью? Привычкой раскладывать все по полочкам? Или, наконец, бегством от собственных проблем, требующих решения, и желанием отложить это решение за видимостью более неотложных дел? Ни одна из этих причин не была оправданием или даже объяснением моей выходки, а вместе они неодолимо толкали бросить все и уйти на поиски принцессы, Кащея, живой воды и черт знает чего. В оправдание могу сказать, что шел все-таки с тяжелым сердцем, потому что был гостем нежданным и, главное, нежеланным. Не нужен я был этим людям, неприятен. И будь я лучше или хотя бы сильнее, то постарался бы забыть обо всем, так как сам отношу назойливость к самым отвратительным свойствам человеческой натуры.
...Дом лесника стоял на берегу маленького озера, в том месте, где лес отступил от воды. К дому примыкали сарай и небольшой огород, окруженный невысокими кольями, по-южному заплетенными лозой. Дом был стар, поседел – от серебряной дранки на крыше до почти белых наличников. Но стоял он крепко, как те боровики, что встречались на пути. У берега, привязанная цепью, покачивалась лодка. Порывами пролетавший над водой ветер колыхал осоку. Вечер наступал теплый, комариный. Собиравшийся дождь пропитал воздух нетяжелой, пахнущей грибами и влажной листвой сыростью.
Я остановился на краю леса. Маша была в огороде. Она полола, но как раз в тот момент, когда я увидел ее, распрямилась и поглядела на озеро. Она была одна – Сергей Иванович, наверное, в лесу. Я понял, что могу стоять так до темноты, но не подойду к ней – ведь даже на рынке, в толпе, мои неосторожные слова едва не заставили ее заплакать. И, конечно, не пошел к дому. Постоял еще минут пятнадцать, заслонившись толстым стволом сосны. Маша, кончив полоть, взяла с земли тяпку, занесла в сарай. Скрип сарайной двери был так четок, словно я был совсем рядом. Выйдя из сарая, она посмотрела в мою сторону, но меня не увидела. Потом ушла в дом. Начал накрапывать дождь. Он был мелок, тих и дотошен – ясно, что кончится нескоро. Я повернулся и пошел обратно, к Селищу. Я ведь никакой охотник и тем более никуда не годный сыщик.
Лес был другой. Он сжался, потерял глубину и краски, он уныло и покорно переживал вечернюю непогоду. Над дорогой дождь моросил мелко и часто, но на листьях вода собиралась в крупные, тяжелые капли, которые, срываясь вниз, гулко щелкали по лужам в колеях. Я выйду на шоссе в полной темноте, и неизвестно еще, отыщу ли попутку. И поделом.
Впереди затарахтел мотоцикл. Я не успел сообразить, кто это, и отступить с дороги, как Сергей Иванович, сбросив ногу на землю, резко затормозил.
– Ну, здравствуй, – сказал он, откидывая с фуражки капюшон плащ-палатки. Будто и не удивился. – Куда идешь?
– Я к вам ходил, – ответил я.
– Ко мне в другую сторону.
– Знаю. Я дошел до опушки, увидел дом, Марию Павловну. И пошел обратно.
Крепкие кисти лесника лежали на руле. Фуражка была низко надвинута на лоб.
– И чего же обратно повернул?
– Стыдно стало.
– Не понял.
– Я узнал ваш адрес, взял ружье, решил к вам приехать, поохотиться.
