разве что пара чаек…
Перегнувшись за край крыши, старуха оглядела стену.
Открыты два окна. Кажется, ей нужно вот это! Ну-ка, заглянуть хоть глазком…
Рискованно свесившись с крыши, Лейтиса еле удерживалась от падения.
За облюбованным ею окном тощая, похожая на рыбу, до макушки налитая высокомерием мамаша успокаивала такую же тощую дочку, перепуганную криками:
— Дитя мое, ты позоришь своих доблестных предков! Это всего-навсего пьяная свара постояльцев, она не стоит нашего внимания. И запомни: Дочери Рода ни при каких обстоятельствах не визжат, как свиньи!
Она гневно отвернулась от своего робкого чада и узрела в окне лицо висящей вниз головой старухи. Ветер трепал грязно-седые космы.
— Привет, — сказало лицо.
— У-и-и-и-и!!! — завизжала достойная дама так, что любая свинья онемела бы от почтительного восхищения. Затем с отвагой, достойной ее доблестных предков, госпожа рванулась вперед, захлопнула ставни и накинула изнутри крюк.
Бабка, с трудом перевернувшись, встала босыми ногами на резной карниз, который опоясывал здание. Философски сказала то ли себе, то ли Орхидее:
— Ну, бывает, ошибочка вышла.
И, держась за край крыши, двинулась к соседнему окну.
Скользнуть в него вперед ногами оказалось делом пустяковым. Но едва Лейтиса очутилась в комнате, в ноздри ударил кислый винный дух.
Разбросанные мужские тряпки. Сапоги у кровати. Опрокинутый кувшин в красной луже на столе. Меч на стене. Упавший стул. Из-за откинутой занавески, из-под натянутого на голову одеяла — выпученный темный глаз и длинный ус.
— По мою душу?.. — глухо донеслось сквозь одеяло.
— По твою, касатик, по твою, — заверила бабка невидимого собеседника. — Прямиком от Хозяйки Зла. Она любит пьянчуг в жаб превращать, так ты учись, касатик, квакать, в болоте пригодится. Хозяюшка обещала тебя мне в полюбовники отдать! — И, вытянув губы трубочкой, чмокнула воздух.
Мужчина застонал и окончательно пропал в одеяле.
— Не нравлюсь? — удивилась бабка и, подтянувшись на руках, выбралась на карниз.
Вот оно что! Дом стоит к берегу углом, на море выходят сразу две стены. Значит, надо завернуть за угол…
И тут случилось нечто странное. Исцарапанные руки налились силой. Груди, болтавшиеся, словно пустые кошельки, вдруг поднялись так высоко, что сосками царапали стену. Лезущая в глаза прядь была уже не седой, а рыжей.
«Молодею!» — чуть не заорала Лейтиса, но сдержалась.
И бодро двинулась по карнизу. Она поверила, что все кончится хорошо. И действительно, без труда обогнула угол дома. И окно, в которое она влезла, ободрав бедра, оказалось ее собственным.
В коридоре еще слышались возбужденные голоса. Лейтису осенила дерзкая мысль. Она рывком сдернула занавеску, закрывающую нишу, и закуталась в нее. Затем смяла одеяло и подушку, как будто на кровати только что кто-то спал. Глянула на себя в зеркало — хвала Безымянным, молодая! Босыми ногами вскочила на постель и завопила так, что «Смоленая лодка» покачнулась, как на стапеле, словно собираясь соскользнуть в море и уплыть.
Голоса в коридоре смолкли. Зато послышались поспешные шаги.
— Госпожа! — воззвал трактирщик. — Ты здесь? К тебе можно?
Лейтиса ответила рыданиями, совсем натуральными: она и в самом деле была когда-то актрисой аршмирского театра.
В комнату ворвались Вьянчи, Юнфанни и Красавчик, остальные толпились в дверях. Все увидели, что на кровати бьется в истерике девушка, закутанная в занавеску. Ее полунагота казалась чистой и очень уязвимой.
— Я хотела… я вздремнуть… разделась, легла… и вдруг… о-о-о… эта ужасная, ужасная старуха… в моем платье… о-о-о…
Никаких подробностей хозяевам «Смоленой лодки» добиться не удалось. При любом вопросе — разрывающий душу плач. Так и махнули рукой, отступились.
А потом дружно утешали бедняжку, отпаивали ее вином и отваром мяты. Не менее дружно ползали по полу, собирая камни, спасая ожерелье. («Фа-а-ми-ильное! О-о-о! Ма-амино! Ба-абушкино-о-о!..»)
Позже, когда несчастная, всласть наплакавшись, уснула, Вьянчи уныло шепнул жене, спускаясь вслед за ней в трапезную:
— Дорогая, тебе не кажется, что Безликие все-таки есть и они решили наказать тебя за то, что молишься Хвостатой?
Узкая веранда открывалась в дворцовый сад. Считалось, что государь предается здесь отдыху, который не должен нарушать решительно никто.
На самом же деле на веранде шел напряженный и неприятный разговор.
Фагарш Дальний Прибой сидел в резном кресле с высокой спинкой и глядел в сад. Чем могли привлечь внимание короля эти скучные низкорослые яблони, с трудом прижившиеся на Эрниди? Может быть, он просто не хотел оборачиваться, чтобы не встречаться взором со своим собеседником?
Стройный светловолосый молодой человек держался с подобающей почтительностью, но настроен был весьма решительно:
— Государь, древняя вера пустила слишком глубокие корни. Мы выщипываем росточки, а надо корчевать, корчевать! Такого же мнения и жрец Безликих.
— Жрецу так положено, — откликнулся король, не сводя взгляда с кривых яблоневых сучьев. — А ты не боишься, что начнешь корчевать и весь остров рассыплется? Корни-то и впрямь глубокие.
Воцарилось молчание, затем молодой человек заговорил, и в голосе его звенела с трудом сдерживаемая ярость:
— Так государю угодно восстановить древнюю веру? Будет ли мне приказано снести храм Безликих?
Король резко обернулся, устремил на собеседника твердый взор густо-синих глаз:
— Не смей искажать мои слова, мальчишка! Ведь знаешь, что я сторонник истинной веры. Я щедрее всех жертвую на храм. И я не отменил закон об изгнании Детей Моря, принятый моим дедом! Но… — Голос короля дрогнул, Фагарш вновь глянул на яблони. — Не кажется ли тебе, что истинная вера на Эрниди, как этот сад? Столько трудов, столько затрат, а приживается плохо и плодоносит убого.
Жрец недавно взял учеников — оба «с того берега»! Чужие мальчики…
— Государь, каков сад, зависит от садовника. И еще от того, чтобы извести вредных гусениц. Вот увидишь, я прекращу эти ночные собрания, тайные моления… соседние страны перестанут называть нас дикими язычниками. А для начала изловлю мерзавца Шепчущего!
— А! — вскинулся король. Красивое лицо с крупным решительным подбородком и кустистыми бровями просияло. — Тут ты прав! Шепчущий — серьезная фигура! Притащи этого смутьяна ко мне на веревке — и я перестану сомневаться в том, что правильно назначил тебя дарнигаром!
— А государь сомневается? — тихо спросил молодой человек.
Король прикусил губу, словно желая вернуть слово, зря слетевшее с уст.
— Ты же знаешь, меня тревожит твой возраст, больше ничего. Двадцать пять лет — это так мало для Правой Руки… Но вернемся к Шепчущему. Последняя облава… Почему ты заранее не сообщил мне о ней?
— Все вышло слишком быстро, государь. Несколько слов, брошенных пьяным рыбаком… Мне пришлось срочно поднимать своих людей.
— И ни одного ареста?
