Многократно вспоминая этот миг, Калачев клал мысленно все меньше и меньше камней на крышку. О да — бесконечно прав был Экклесиаст! Есть время собирать камни, а есть время разбрасывать их!
Из— за этой, собственно, истории у Калачева и не сложилась личная жизнь.
Претенденткам на должность хранительницы его семейного очага Калачев непременно рассказывал про это происшествие, грех бурной молодости (будто демон какой-то тянул его за язык), сожалея и каясь, чем, конечно, пугал бедных девушек и дам, отталкивая их от себя.
Перспектива выскочить замуж за мужика с замутившимся абажуром не казалась им замечательной: ни одна женщина не была в состоянии понять: как можно мучиться угрызениями совести относительно поступка, которого сам, во-первых, не совершал и который даже другими — во-вторых — не был совершен?
Подсознательно Калачев понимал, что в деле Белова-Тренихина он, Калачев, допустил много лажи, многое прохлопав — местами из-за Власова, сбивавшего с толку, да и просто раздражавшего, а местами из-за самого себя — работал-то полуспустя рукава — что греха-то таить?
Чувство вины, профессиональной ответственности, приняло сразу там где-то, в подкорке, образ привычного кошмара — собачьего сна…
Калачев стонал во сне, видя, как Шарика вновь и вновь извлекают из рюкзака и суют в бак, налитый до половины водой…
Прервать сон Калачев не был в силах, и, осознав во сне, что у этого Шарика фамилия Белов, инспектор угрозыска только заскрипел зубами, не пробуждаясь.
Слава Богу, что Шарик Сергеич Белов все же освободился и убежал невредимым к своей девочке, нагадив с полбака!
Слава тебе, Господи!
Подходя к своей двери на лестничной площадке, Белов не обратил внимания на металлическую коробочку, появившуюся в самом темном углу, под потолком, на самом верху…
Эта коробочка, размерами чуть более сигаретной пачки, была грязно-сиреневого цвета, сильно запылена, погнута по бокам и даже, по всей примыкающей к стене грани, затянута паутиной…
От нее не шло никаких проводов, она была как бы просто приклеена к стене. В середине коробочки располагалось небольшое застекленное отверстие, отливавшее желтовато-голубым тусклым светом — рыбий глаз сильного широкоугольника. Чуть выше него из коробочки торчала черная блестящая кнопка инфракрасной подсветки — совсем небольшая, в спичечную головку…
Власов вскочил, как подброшенный — внезапно затрещавший зуммер оглушил его.
— Белов вошел в свою квартиру! — сообщил дежурный по селекторной связи.
— Дай! Покажи сюда!
На мониторе в углу кабинета Власова возникла фигура Белова, выходящая из лифта, подходящая к двери квартиры, достающая ключ…
— Срочно две группы! Берем!
— Две группы? Владислав Львович! Дело-то, слыхали, говорят, уже не актуально?
— Порассуждай мне! Мигом!
— Да ведь накажут!
— Ну ладно, одну группу! И машину!
— О господи! Я так боялась, что ты уж не вернешься!
— Я тоже.
Краем глаза он увидел сквозь окно подъезжающую там, внизу, машину.
— Бежим быстрей отсюда! Вон они, уже подъехали за мной!
— Сашка твою машину, кстати, починил!
— Отлично!
Задержавшись на секунду в прихожей, Белов схватил с телефонного столика толстую пачку газет и журналов.
— Зачем тебе?
— На всякий случай. Поймешь через минуту. Едва они вошли в лифт и поехали, как из соседнего лифта выскочил Власов с двумя операми. Метнулись к двери.
— Откройте!
— Сдавайтесь, Белов! Выходите с поднятыми руками!
— Мы знаем — вы здесь!
Остановив лифт на третьем этаже, они вышли на площадку. Нагнувшись над перилами, он осторожно глянул в щель между маршами лестницы вниз, в подъезд. Да, так и есть. Выход из дома был заблокирован: в подъезде, контролируя оба лифта и лестницу, его уже ждали фигуры в камуфляже.
Он сунул Лене в руки половину пачки старых газет и журналов.
Махнул рукой: «Пошли!»
— Марина, ты положила «Комсомолку» в двадцать третью? — громко спросил Белов Лену, рассовывая старые газеты и журналы по почтовым ящикам соседей. — А то ты им все время забываешь положить. Приходят на почту, матерятся потом.
— Да, сунула я им! — ответила Лена. — Не забыла.
— А из сорок пятой, седой-то, просил тебя не класть ему рекламу? А ты кладешь вон!
— За собой следи. Надоел!
Они прошли, едва локтями не растолкав оперативников.
Выйдя из подъезда, они свернули за угол и, запихнув оставшиеся газеты в урну, рванули к гаражам.
…Наконец— то команда под предводительством Власова сломала железную дверь квартиры Белова и ворвалась внутрь…
Однако, как писал классик, «когда дым развеялся, Грушницкого на скале уже не было».
Заверещал зуммер вызова, и Власов тут же приложил к уху трубку радиотелефона.
— Сторож гаражного кооператива сообщил, что Белов только что уехал. Со своей… Вперед!
— Кто из жильцов за это время выходил?
— Никто! — честно ответили камуфляжные, дежурившие в подъезде. — Никто абсолютно из жильцов не выходил!
— Ну, как?!? Не понимаю! Как такое может быть?! — воскликнул Власов.
— Никак, — подтвердили оба опера. — Через подъезд мимо нас и мышь не проскользнула бы.
— Вперед! — скомандовал Власов.
Вылетев из подъезда, опергруппа, не теряя ни секунды, понеслась к черной «Волге», которая тут же выплыла им навстречу из-за помойного контейнера — укромного укрытия в глубине двора, загодя припасенного Власовым еще в подготовительный период организации засады именно для этой цели.
— Да это же — Белов! — заметил Власову один из оперативников на бегу. — Он же, Белов, говорят, сквозь стены ходить умеет.
— Наручники рвет…
— Семерых одной очередью положил на Ярославне!
— Рельс может узлом завязать!
— Пули зубами в полете ловит! — саркастически хмыкнул Власов.
— Да что там! — на полном серьезе кивнул первый оперативник. — Человек-легенда!
Черная «Волга» без каких-либо опознавательных знаков, завывая форсированным движком, вылетела на Садовое и понеслась по осевой.
