помнит, на каком месте вчера остановился Белов.
— А, вот, нашел! Вы остановились на том, что пропавший Тренихин послал этого волшебного сцепщика к проводницам за новой выпивкой. Ну-с, что же случилось дальше?
— Во! — сцепщик вернулся в купе с двумя бутылками водки и газетным кульком, содержащим три помидора, три огурца и шмат сала. Поставив водку на стол и разложив рядом закуску, он извлек из карманов три чайных стакана:
— Живем!
— Показал бы еще какой фокус, что ли, — попросил Борис, разливая.
— М-м-м… — согласно мумукнул сцепщик. — Бона, смотри на закуску. Внимательно смотри, безотрывно. Ша! Теперь, мужики, полная тишина!
Дождавшись тишины, сцепщик чмокнул и, сосредоточившись, вперился в закусь. Взгляд его остекленел, на лбу вдруг выступили жилы от напряжения…
Медленно, неохотно, словно с трудом подчиняясь ему, с какой-то заметной на глаз нерасторопностью, помидоры и огурцы начали разваливаться на части — один за другим, по очереди — сами собой, будто нарезанные невидимыми ножами. Забавно, что все развалились на три равные дольки.
— Во, филиппинская медицина какая, — на троих, а? — восхитился Борька. — Ну, а сальце — смогешь?
— Сало сложнее, — ответил мужик, оттерев со лба очередную партию крупнозернистого пота. — Сало и ножом резать тоже тяжелей, чем помидоры. Да и форма не та у меня пока — после вчерашнего-то. Сейчас, не спеши. Не спеши. Вдоль или поперек его распустить, как желаешь?
— Ну, разумеется, желаю поперек, — тут же скомандовал Борис. — Вон мясные прослойки-то какие. Не разжуешь. Поперек волокон и потоньше, будь добр.
— Сделаем, — согласился сцепщик.
…Все втроем глядели как зачарованные на шмат сала, начавший вдруг отделять от себя аккуратные тончайшие ломтики, отслаивающиеся один за другим и раскладывающиеся веером на мятой газете безо всякого физического вмешательства.
— Слушай, как ты это делаешь? Чем?
— Я и сам не знаю, — честно признался мужик. — Чувствую только — могу! Ну, вот он, — сцепщик кивнул на Белова, совершенно ошалевшего, лихорадочно пытающегося понять, что на его глазах происходит. Фокус? Прелюдия к мошенничеству? — Вот как он, друг твой, думает, соображает? Чем?
— Белов соображает головой, — уверенно отреагировал Тренихин. — И больше ничем.
— Ага, — согласился мужик. — Вот ты, кстати, сечешь, что не только головой думать можно. Ты это чувствуешь.
— Да я это просто так ляпнул, не думая, — признался Борис.
— Не думая головой! — заметил сцепщик многозначительно.
— Головой не думая! — подхватил Белов, как попугай, лишь бы не молчать только.
Ему стало вдруг жутко до беспамятства. Непонятно откуда в подсознании всплыло паническое ожидание катастрофы. Что-то грозное быстро прошелестело где-то там, внутри, всколыхнув все слои интуиции и суеверных предчувствий.
— Ну, будем! — приподнял стакан сцепщик.
— Я потерял, кстати, мысль, — сказал Белов, изо всех сил стараясь скрыть этот внезапно обуявший его животный страх. — Кто помнит, о чем мы говорили только что?
— Мы говорили о том, как я это делаю, — незамедлительно отреагировал сцепщик. — А я сказал, что не знаю как, так же как ты не знаешь, как ты сам думаешь или, допустим, чем ты вот сейчас выпить хочешь? А ведь хочешь?
— Хочу, — согласился Белов, чувствуя, что стакан в его руке просто играет от нервной дрожи, охватившей все тело.
— А чем хочешь — ты и сам не знаешь! Ну! — он опрокинул стакан так заразительно, что оба художника, как под гипнозом, синхронно сделали то же самое.
— Ты с детства все это умеешь? — спросил Борис и, взяв со стола кусочек сала, мельком осмотрел срез, невыразительно хмыкнул и закусил.
— Нет. Это лет двадцать как на меня нашло.
— Как? Расскажи, если время есть и не жалко.
— Секрета нет. Я тогда работал в леспромхозе на Севере, на воркутинской ветке, недоезжая одного перегона до Инты. Разъезд 1952-й километр. Там лагерь был еще большой, режима строгого — слышали, может? Кожимлаг?
Борька иронично фыркнул, отрицательно мотнув головой.
— Ну и слава богу, что не слышали, — согласился сцепщик. — Это лучше не знать, не слышать, не видеть. Будто нет. Неважно. Ну вот. Там рядом — леспромхоз. Ну, это тоже неважно, — сцепщика явно повело с последнего стопаря.
— Эй! — тряхнул его Тренихин за плечо. — На хрен! Давай побоку все, что не важно. А то не нальем тебе больше.
— Ты что? — испугался мужик, сразу очнувшись и словно ища нить. — Ладно. В общем, работал я там в те еще годы, и пошли мы как-то на субботу-воскресенье с мужиками в горы рыбу ловить…
— Что-что? В горы рыбу ловить? — переспросил Белов, подумав, что сцепщик опять нацелился в отключку.
— Тунец, кефаль в горах крупная, — подтвердил Тренихин, уловив иронию в голосе Белова и подначивая в том же направлении.
— Зря насмехаетесь, — хмыкнул сцепщик. — В горы, вот, в уральские все там ходют рыбачить. Подале. В верховья. Там же ручьи. Со снежников-то. Вода чистейшая. Да водопады там, в верховьях самых. Рыба любит, ей под водопадом легко дышится. Играет. И под каждым водосбросом яма есть. Вот в яме-то оно и есть самое — харюс, кумжа. Семужка. Как дашь шашку тола — и собирай — унесешь сколько! Но сначала ее вынуть-то, рыбку, надо. А водичка уй, холодющая — со снежника, ну просто обжигает, смерть.
Тренихин откупорил вторую и начал разливать.
— Записки охотника! — кивнул он, разливая. — Тургенев, блин! Иван Сергеич, как живой…
— Налазились мы всласть по ямам. Замерзли, значит. Потом согрелись… конкретно так, плотно. Передрались все на хрен, я ушел от них. Ну, приплутал чуток. Там лесотундра. К утру на стрелку вышел все же, определился — речка Хамбол где впадает в Лимбек. Ну, точка характерная. Все, вижу я теперь найду дорогу-то назад, к железке.
— А далеко там было до жилья?
— Да километров шестьдесят, не меньше. День ходу. Ладно. И тут гляжу опять на стрелку — от те раз! — а там, ну вот как пишут в книге — на ногах стоит тарелка!
— Чего-чего?
— Тарелка, ну! Летающая. Сейчас про них в газетах. И везде. Даже по телику этим летом один раз тоже показывали. Что, не читали, не видели? Открыто теперь, можно про это, лет уж восемь, Горбач когда еще позволил: пишите правду. Можно. А Ельцин добавил.
— Тарелка, значит? — Белов чуть усмехнулся, отвернувшись, чтобы не обидеть.
— Нет, не тарелка там была, а… Трудно объяснить, что это. Ну, в общем, там дела! Словами не скажешь. Ну, я-то сам замерз. С похмелья. Многого не запомнил, не помню. Я помню что? Там база вроде как у них, ну как бы пост или что-то. Посольство! Не разберешь. Муравейник. Они меня тоже видят, конечно, по-своему мекают меж собой: свист как бы, шорох такой блядский, ну, вроде скрипа лебедки — на самых малых оборотах и под грузом. А я хоть с лютого похмела, бьет меня, как заболел будто, но — понимаю, абсолютно все. Прямо в уме, не в ушах. И безо всякого перевода.
— Как выглядели-то они?
— Никак!
— Как так — никак?
