и оставил следы, совершенно не зная, что сегодня они пригодятся.
— Но зачем ты был? Зачем ходил туда, в лес?
— Глину копал. Мы все там копаем: и Борька, и я. И Сашка, сосед мой.
— Глину — зачем?
— Керамику делать.
— Что?
— Скульптурки. Посуду. Кувшины, тарелки, вазочки. Малый гончарный промысел.
— А, вот почему и перекопано там все было! Это вы перекопали — глину добывали. Теперь я понял.
— Там глина отличная, но поискать — запотеешь: песок в основном. А в нем — комки глины.
— Ясно теперь: ты их специально туда именно привез! Показать, гляди: копано-перекопано? И следы твой есть. Дурить их ты туда привез, да?
— Именно! — подтвердил Белов. — Повез их — вот именно — чтобы дурить. И задурил.
На оставшейся далеко позади площадке для отдыха остановился караван сразу из трех трейлеров.
Время было обеденное.
Водители трейлеров уже закончили короткую И скромную трапезу: яйца вкрутую, сало, лук, хлеб, помидоры.
Один из водителей, самый младший, собрал шелуху от яиц, огрызки, бумагу. Скомкал, двинулся к мусорной яме.
— Мыкола, тю! Дывитесь, хлопци! — закричал он вдруг. — В погану яму РАФык кинули менты!
— Че брэшешь, дурэнь?
— Та щобы очи лопнулы мои, колы брэшу! Сюр сюда уси!
Старший водитель, видно, начальник каравана, подковылял к помойной яме, отряхивая крошки с губ и со штанов.
— Ох, бачьте! Цеж у натурэ! Нэси, Микола, лэстницу, струменти!
Старший спрыгнул в яму, осмотрел протекторы покрышек:
— Та и резина гарна! От москалы! От дурни!
В Загорске, в Сергиевом Посаде, в милиции, прямо напротив Лавры, Власов кричал свирепо в телефон:
— Немедленно, слышишь — немедленно! Дело государственной важности! На цырлах чтоб у меня, блин, все прыгали! Установить контроль на всех дорогах! Включая проселочные, грунтовые! Огонь открывать — приказываю — сразу! На поражение! В лоб, по ногам! Остановить! Остановить! Всеми силами! Любыми средствами! Упустите — спрошу, блин! Шкуру спущу, разжалую! Что?! Нет, он без оружия! В РАФе была только резина дубиновая. Не понял? Дубинка резиновая, мудак ты глухой! Но он особо опасен! Как кто?!? Художник, да, вот именно — заслуженный художник, сволочь!
— Смотри! — Белов вдруг впился взором в даль.
— Я вижу: трассу перегородили. — Варуж скинул скорость.
Дорога там, далеко впереди — километрах в двух — была перегорожена милицейскими «жигулями». Около машины стояла группа — человек шесть — в форме, с автоматами.
— Меня ждут, — заскрипел Белов зубами.
— Баранку подержи… — отпустив руль, Варуж извлек из-за своей спины огромный бинокль, морской, призматический — тридцатидвухкратный. Вгляделся в даль.
— Нет, Коля, увы! — Он тяжело вздохнул. — Они меня ждут. Не тебя. — Он снова сбросил скорость, перейдя на первую передачу. — Это бандиты.
— С чего решил?
— На, сам смотри! — Он протянул Белову бинокль.
Действительно, приближенная оптикой группа представляла собой странную компанию: хоть все и были в милицейской форме, но форма была различная — и летняя, и зимняя, и полевая, и даже парадно- выходной мундир. Особо нелепо гляделся рослый и рыжий — в папахе полковника.
— Одеты — видишь? Кто во что. Маски-шоу, — заметил Варуж. — Плохо дело, Коля. Совсем дело плохо.
Автомобиль, преграждавший дорогу, тоже показался Белову весьма и весьма сомнительным.
На автомобиле был бортовой номер — 137 и ниже надпись «Дорожный патруль», выполненная безукоризненно — через трафарет — отметил про себя Белов, однако надпись выше, на узкой синей полосе, идущей по всему борту, под самым стеклом, чем-то насторожила его.
Чем? Что в ней не так?
Непонятно!
Он снова прошелся взглядом по полосе. Постой-постой… Ах, ну конечно!
— Мелиция, — прочел Белов вслух, сделав ударение на «е»…
— Бандиты, нет! Какая тут тебе мелиция! — отмахнулся Варуж, не уловив смысла сказанного.
— Она через «и» пишется, — пояснил Белов.
— Ах, слушай, ерунда! — вздохнул Варуж. — У них же автоматы вон, армейские, не видишь разве? Это раз. Потом: где они стоят? Здесь восемь-десять километров в обе стороны нет ни деревни. Я трассу-то знаю! И это два. Мелиция твоя, хоть трижды через «и» — будет стоять влесу? Наверно, нет!
Заслон приближался — медленно, но верно… Варуж сбросил скорость до пятнадцати километров в час и теперь просто еле-еле полз по шоссе…
— И ни одной машины, ты заметь — уже минут десять? Ни туда, ни — навстречу.
— Что это значит? — не врубился Белов.
— Это значит, что они меня пропустили в этот перегон и знаки вывесили: «объезд», да? Понял?
— Зачем?
— Затем! Теперь здесь, на этом участке, двадцать километров, только мы и только они. Нужны им лишние? Нет, совсем не нужны! Они же грабить будут, ясно.
— Грабить? — удивился Белов. — У них же только «жигули». Куда они весь твой товар-то перегрузят?
— А никуда. Прямо на моем КАМАЗе и уедут с товаром.
— Нас выкинут, что ль?
— Нет. Зачем выкинут?
— А что же тогда?
— Они нас убьют.
— Убьют? — еще больше поразился Белов.
— Конечно, почему нет? — Варуж хмыкнул. — Убил — голова не болит.
— А трупы? У дороги бросят? — Белов ощущал себя действующим лицом какой-то фантасмагории, страшного сна, дурной мороки. Он чувствовал, что голова кружится и ничего не варит, отупев.
— Зачем наши трупы бросать? Это улика. Тоже головная боль. Сюда же, в КАМАЗ мой, наши с тобой, Коля, трупы закинут, внутрь, на холодок, с собою их увезут.
— И закопают. — Белов закончил мысль, тупо глядя на наплывающий на них заслон.
— Ха-ха-ха! — сказал Варуж довольно сухо. — Закапывать — еще чего! Трудиться, во-первых, во- вторых — сколько мяса на наших с тобой костях наросло, килограмм по шестьдесят. Ты прикинь. Двое. Килограммов сто двадцать — не меньше. На колбасу нас, Коля, сегодня же ночью пустят. «Салями» — знаешь? Почем килограмм, знаешь?
— Знаю.
— Умножь на сто двадцать. Здесь ее и делают, колбасу, недалеко.
