Ужасный, выжигающий глаза и душу дым: никому не дай Бог! Забудешь все, но этот запах дыма — не забудешь.
Внезапно в памяти Апоницы всплыло какое-то в детстве услышанное печальное сказание о каком- то Городе, может быть, Китеже, о том, что не осталось во Граде ни одного живого: о том, что все равно умерли и единую чашу смертную испили. « И не было тут ни стонущего, ни плачущего, — ни отца и матери о детях, ни детей об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников о сродниках, но все вместе лежали мертвые. И было все то за грехи наши».
Внизу бушевало пламя, охватившее уже княжий терем, но старый, мудрый княжеский советник Апоница знал, что он не умрет в огне.
Гораздо раньше он задохнется в дыму.
Сзади хлестнуло огнем, конь рванулся вперед, но лед перед ним вдруг затрещал, потемнел… Конь всхрапнул, встал на дыбы, не желая двигаться вперед, и тут же лед начал с треском ломаться, так быстро, что первые три крестоносца провалились в воду почти одновременно. Черная апрельская вода Чудского озера…
— Алешка, а ведь мы опоздали!
Коля Аверьянов с трудом растолкал, вернул сына к действительности:
— Давай быстрей! Будильник не прозвонил.
— Как?!
— Старый. Его купили, когда мне было тринадцать, как тебе сейчас.
— Они провалились под лед!
— Кто они?
— Рыцари. На Чудском озере.
— Вот тоже, удивил! Быстрей, подъем!
— Папа! — Алешка не спеша сел на кровати и зевнул. — Кто понял жизнь, тот не спешит, — ты знаешь?
— Мне сегодня на полигон. Очередная показуха. Однодневные учения, смех. Но к девяти не прибуду — голову снимут.
— А у нас сегодня полдня, до обеда, — автобусная экскурсия.
— Куда?
— Не знаю. Сначала в райцентр, а там уж прояснится. Но что-то по истории, сказали.
— Ты опять эту ковбойку надеваешь? Ты ее третью неделю, по-моему, уже носишь…
— Да, вещь проверенная.
— Причем не стирая!
— От стирки вещи садятся.
— Ну-ка сейчас же в душ и смени рубашку!
— Я в душе был. У меня железное правило: что-то одно должно быть вымыто. Или ноги, или носки. Например.
— Я говорю тебе: смени ковбойку!
— Сменить — на что? Там все такие. Из двух зол выбирают меньшее.
— Хочешь сказать, что у тебя осталось только две ковбойки?
— Почему «хочу сказать»? Я уже сказал. …Только ты не пыли, папа! Хочешь — останусь и закачу большую стирку. Тебе заодно тренировочный костюм выстираю… Сегодня ж экскурсия до обеда. Приду в школу к двенадцати.
— К двенадцати?!
— Могу вообще прогулять, насквозь. Не вопрос.
— Выдумал! Если даже и опоздал, догоним автобус на трассе. Мне все равно в том же направлении. Есть чего будешь?
— Да нет… Давай офицерский завтрак.
Аверьянов-отец открыл холодильник, достал кувшин с кипяченой водой, разлил воду по двум стоящим на кухонном столе не вполне мытым стаканам с остатками чайной заварки…
— Готово! Алешка, не тяни резину.
Алексей вышел на кухню. Отец с сыном взяли по стакану, кивнули друг другу:
— С добрым утром!
Отец выпил свой стакан воды залпом, вместе с чаинками.
Алешка набрал полон рот, сбрызнул листья цветка, стоящего на подоконнике. Остаток воды в стакане вылил в горшок, под корень растения:
— Пусть закаляется.
Цветок не выглядел закаленным невзгодами мощным растением. Скорее он косил на случайно выжившую жертву террориста.
— Поехали!
Старенькая разбитая «Ока» завелась сразу. Но не поехала.
Аверьянов старший чертыхнулся:
— Не втыкается… Ну, никак! Назад выскакивает.
— Я знаю, — кивнул сын.
— Откуда знаешь?
— Да уже третью неделю она с нейтрали плохо уходит.
— Надо коробку менять.
— Я знаю.
— Я тоже знаю. Но коробка, понимаешь, денег стоит.
— Я знаю.
— Что ты знаешь?
— Что денег нет.
— А где их взять, если опять округ задерживает?
— Это вопрос. Подлежит решению.
— А занимать я ненавижу. Поэтому — где взять?
— Я знаю.
— Что знаешь?
— Где взять, если округ задерживает.
— Где же?
— С матери алименты содрать, — спокойно и равнодушно сказал Алешка. — За все за четыре года. Она нам должна? Должна! И от нее не отвалится.
Николай чуть не взорвался от благородного возмущения:
— Чем у твоей матери денег просить, я лучше пешком пойду!
— Я знаю.
— Что?! Что ты опять знаешь?
— Что ты сейчас пешком пойдешь.
— Это почему я пойду пешком? — из чувства противоречия, сварливо спросил Николай.
— А потому что все — сегодня передача уже не воткнется. Я это еще вчера осознал, — она же хрупнула в конце. Наверняка в коробке пару зубов с шестеренки срезало, — перекаленный металл. Ты же по двору уже на стартере ехал, — думаешь, я не понял?
— Очень ты много понимать стал. Профессор.
— Я и раньше понимал немало.
— Вот и пойдешь теперь пешком!
— Ну, нет! Я-то поеду.
— На этом? — Николай ткнул себе под ноги.
— Нет, вон на том… — Алешка указал вбок на роскошный, новенький, с иголочки «опель» командира полка.
