— Можно даже найти, — качнулся с готовностью поросенок.
— Только скажи «хочу»? — ехидно поинтересовался Николай.
— Да нет. Это одна из моих основных функций. Поиск плохо оконтуренных событий в пространственно-временном континууме. Я могу самостоятельно как бы осуществлять перемещения в пространстве-времени, без хронотопа, в отрыве от команд штрих-кодера…
— Как это может быть? — удивился Николай.
— Это возможно, так как в этом процессе переноса материи не происходит. Я делать там ничего не могу. Сам. В других временах и координатах. А я и не делаю. Я только наблюдаю, говоря понятным тебе языком. А если более точно, я регистрирую адреса интересующих тебя событий и штрих-коды соответствующих им времен и координат. Зная точные адреса, мы потом сможем читать отсюда, наблюдать в качестве очевидцев как бы — с помощью штрих-кодера. Я добываю, фигурально говоря, не книги, которые ты хочешь прочесть, а только их точные штрих-коды, адреса: номера стеллажей, на которых они стоят, ряд, место в ряду. И более детально: страница, абзац, номер строки, с какой буквы начать чтение. Ну, в общем, полный поиск по протоколу 17Н-302/12ТСР-75, если тебе это о чем-то говорит…
— Нет. Ничего не говорит. Все это сложно…
— Ну а попроще, если совсем уж честно, то и эти адреса я достаю тоже отсюда, находясь в этом мире и в этом времени. Я просто должен исчезнуть на время из виду и перестать подчиняться командам штрих-кодера, пока не выполню свою задачу. Мне нужно, чтоб меня в это время не отвлекали. Но вам, людям, трудно вдолбить в головы, что я в замоте, не надо меня дергать. Поэтому такие голограммы, как я, всегда говорят: «Ну, я пошел летать по временам и пространствам, собирать информацию. Пока!»
— Теперь все понятно.
— Я буду отсутствовать не меньше часа, но не больше двух. Приступать?
— Приступай. Хотя постой! Зажигалки у тебя с собой нет?
— О господи!
Поросенок снизился, сел на кучу дров, собранных Николаем с побережья всего заливчика, а затем стал проваливаться вниз, проходя сквозь плавник и коряги как привидение. Опустившись почти до самого основания приготовленной кучи дров, поросенок внезапно запел:
Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
В том месте, где у обычных поросят находится сердце, ярко затрепетал огонек — сначала алым, а затем оранжевым. Появился легкий дымок.
Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага.
Звездочка-сердце сверкала уже ослепительно бело-голубым, плавник вспыхнул.
Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови…
— Ну что, годится? — спросил поросенок, вылетая из разгоревшегося костра. — Или еще что?
— Ты знаешь такого — Бжезинского?
— А как же! — кивнул поросенок. — Американский политолог польского происхождения. Профессор 3. Бжезинский. Zbigniew Kazimierz Brzezinski, 1928 года рождения.
— Почитать что-нибудь можно про него, пока ты искать будешь?
— Я тебе мозги компостировать не вправе, ты сам набери на штрих-кодере его фамилию и выбери опцию «задуть в мозги», понял? — сказал поросенок и растаял в воздухе, уйдя в свободный поиск.
До Кольцевой оставалось уже не больше десяти километров, Москва надвигалась, наваливаясь всеми уродливыми щупальцами очумевшего от денег мегаполиса.
Алексей вел «опель» нагло, чуть ли не по осевой, прицепив к антенне зеленый флажок исламистов и приклеив под носом короткие черные усики. Катя, покрасившись ради поездки в жгучую брюнетку, сидела на переднем сиденье рядом с Алексеем, накинув на лицо паранджу. Олена же, робко вжавшаяся в угол на заднем сиденье, выглядела русской деревенской девушкой, которую выкрали для дальнейшей продажи в гарем, так что с точки зрения маскировки машина выглядела безукоризненно.
На эту «военную хитрость» Алексея вынудил пойти его возраст: каждый гибэдэдэшник норовил бы остановить и срезать с него за вождение автомобиля без прав, к тому же в четырнадцать лет. Это стоило от трехсот деревом до двухсот зеленью. Так что смысл маскироваться был.
Маскировочный прием был Алексеем выбран верный, ведь всем известно, что московские менты, живущие стрижкой и бритьем беззащитных и безответных, смертельно боятся остановить невзначай машину истинных террористов — тут ведь можно, вместо взятки, получить, во-первых, враз, а во-вторых, сполна по их гибэдэдэшным заслугам и по общементовской совокупности.
— Далеко еще? — робко спросила Олена, опасливо оглядываясь по сторонам.
— Да уж почти приехали!
— А что это такое?
— Магазины.
— А это? Справа?
— Супермаркет.
— Супермаркет?
— Ну, тоже магазин. Но очень большой.
— А это?
— Оптовушка. Ну, тоже магазин. Где сразу надо много покупать. Не по одной вещи, а по четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два… Так получается дешевле, оптом, понимаешь?
— То есть восемь прялок дешевле, чем одна?
— Нет! Дешевле, чем восемь прялок, если их покупать поштучно — одну за другой!
— А зачем их так много? Одна прялка лет сто в хороших руках служит…
— Прялка — да, — кивнула Катя. — А туалетная бумага?
— Туалетная бумага? — Олена лихорадочно задумалась, перебирая всю информацию, имевшуюся у нее. — А что это такое?
— Это — подружка унитаза, — напомнила Катя. — Помнишь, я тебе ее показывала — как лента скрученная. Ты еще думала, что она для того, чтобы невест на смотринах украшать.
Олена испуганно приложила палец к губам, указывая Кате взглядом на спину Алешки, но мгновение спустя, заметив его слегка насмешливый взгляд в зеркальце заднего обзора, покраснела и поспешила сменить тему:
— А это вот, как городок, это что?
— Это ярмарка. Здесь очень много магазинов.
— И все купцы. И везде купцы! Как у вас много купцов-то богатых! А кто же это все покупает?
— Люди! — пожала плечами Катя.
— За деньги? — робко спросила Олена.
— Да, за деньги. Конечно, за деньги. А тут вот, видишь, «Глобал»? Тут за большие деньги.
— А деньги? Откуда все люди деньги берут? — поинтересовалась Олена.
— Работают, — кивнул Алексей. — Зарабатывают.
— Да? — удивилась Олена. — Мы вот все едем и едем, полдня уж. А я никого не видела, кто
